Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

А он сидел за компьютером и не обращал на меня никакого внимания. Я могла упасть, могла улететь. Могла просто умереть в этом кресле, но он бы все равно не заметил. Он приказал мне придти и я пришла, приползла, прибежала.

Сучка, явившаяся по вызову.

Сейчас он кончит и мы что–нибудь начнем.

Курица начинает запекаться в духовке, а я, убрав весь кухонный срач, иду отмывать руки.

И мазать их кремом.

Чтобы они были мягкими и нежными, чтобы ему было приятно, когда он — хорошо покушав и выпив рюмочку, а то и две виски — будет лежать и принимать мои ласки.

А я буду ласкать его, ублажать, нежить, ожидая того момента, когда он совсем растает и я смогу сделать то, что должна.

Кубик Седого.

Я возьму его и приложу к груди. Его груди.

И вот тогда–то, пусть не сразу, пусть через день, неделю, месяц, но вот тогда–то я и узнаю, отчего он хочет меня убить.

Хотя сейчас мне кажется, что это было осенью.

Наше свидание.

То, второе, после ванной.

Мне так кажется потому, что когда он встал из–за компьютера, то надел куртку.

Вроде бы, кожаную куртку, а значит, на улице было не жарко.

И значит, что на мне тоже было что–то надето еще, к примеру, плащ.

А не только платье или юбка и блузка.

Вот только я ничего этого не помню.

И про осень на самом деле тоже не помню.

Сейчас я помню только одно — он хочет меня убить.

А осень или весна — это не важно. Важно другое: почему все это случилось.

Началось в один прекрасный момент и сейчас…

Я не знаю, идет это к концу или нет, и что тут может подразумеваться под этим словом. Моя физическая смерть? Отчего–то я действительно убеждена, что он хочет меня убить, вот только это не значит, что так оно и будет. Но что–то все равно должно произойти, это я чувствую всей своей кожей, желудком, придатками.

Даже придатками я чувствую это.

Хотя когда это начиналось, я чувствовала совсем другое.

Сильный, будоражащий запах.

Как сейчас, от курицы, запекающейся в духовке.

Мы шли по улице и от него пахло.

И этот запах притягивал меня, заставлял сердце…

Нет, не волноваться, не убыстрять пульс.

И не скакать в груди взбесившимся кроликом.

И не ухать какой–нибудь отчаянной ночной птицей.

Я просто чувствовала, как оно растет, становится все больше и больше, тяжелее и тяжелее.

Наверное, я сумасшедшая, раз до сих пор помню это ощущение — как сердце увеличивается в размерах, заполняет собой всю грудную клетку и мне становится трудно дышать.

Пусть даже вечерний воздух был свежим и теплым, и это говорит за то, что все же была весна.

И я была в платье, предположим, что я была в одном только платье.

А если он и надел куртку, то это ничего не значит, может, это мне просто так помнится, что он был в куртке и шел по улице, а я тащилась рядом и вбирала в себя его запах.

У меня кружилась голова, я боялась, что упаду в обморок прямо на ходу. Шмякнусь на асфальт, обдеру себе в кровь руки и ноги.

Наверное, все дело в том, что хоть раз в жизни, но каждая из нас мечтает испытать это ощущение. Когда жизнь резко меняется и ты чувствуешь этот запах. И идешь за ним, идешь рядом с ним. И не думаешь о том, что будет дальше. Просто идешь. Это называется «потерять голову», но на самом деле все гораздо сложнее. Голову потерять невозможно, возможно другое — почувствовать, что это тот твой шанс, упустить который нельзя. Не в рациональном плане, не в плане устройства судьбы. В плане эмоциональном, хотя и это не те слова…

Видимо, я просто боюсь назвать это по–настоящему.

Какой бы откровенной я не казалась, я все равно боюсь сказать правду.

Я брожу вокруг да около, я подбираюсь к тому дню на цыпочках.

Я боюсь того дня, потому что он сделал меня совсем другой.

Сейчас я понимаю это гораздо лучше, сейчас, когда под левой моей грудью — кубик Седого.

А тогда, восемь лет назад, я даже не предполагала, что существует такой человек, Седой, и что в один странный день я с утра пойду к нему и робко открою дверь под вывеской «Ремонт человеков».

Восемь лет назад я шла по улице и хотела только одного: чтобы этот запах всегда присутствовал в моей жизни. Чтобы мне позволили вдыхать его, пить его, есть его, лизать его, купаться в нем. Чтобы этот запах стал всем, что вокруг меня.

И я совершенно точно знала одно: это не была любовь. По крайней мере, в привычном значении этого слова.

Хотя бы потому, что дома был мужчина, которому я уже больше года говорила эти слова.

— Ты меня любишь? — спрашивал он.

— Любишь, — отвечала я и закрывала глаза.

Мне отчего–то было приятней лежать рядом с ним с закрытыми глазами. Тогда я могла представить себе, что на его месте кто–то другой, не сосед, конечно, по лестничной площадке, и не очередной накаченный баран с киноэкрана, но кто–то другой. Совсем другой, тот, который сделает со мной все, что захочет.

И я не буду сопротивляться, я не буду притворяться ничего не понимающей дурой.

Я буду лежать под ним и кричать: — Еби меня, еби… И добавлять: — Сука! Сука!

Вот что я боюсь произнести вслух, как боятся произнести это почти все.

Потому что если любовь и есть, то она почти всегда лишена страсти. Той бешенной, похотливой страсти, которая просыпается иногда под утро, когда в спертом, заспанном воздухе ты вдруг чувствуешь невыносимую боль внизу живота. Боль и резь. Боль, резь и тяжесть.

Конечно, это позыв, чтобы сходить в туалет. Ты выбираешься из кровати и на сонных ногах, покачиваясь, с полузакрытыми глазами, идешь в это замечательное место, делаешь свои дела и так же возвращаешься обратно — на сонных ногах, покачиваясь, с полузакрытыми глазами.

И опять забираешься по одеяло, чувствуя рядом чей–то теплый бок.

И тогда сон слетает, будто его и не было.

Будто всю ночь бессонница.

Ты лежишь и таращишься в потолок, но потолка не видно — еще ночь и рассвет наступит не скоро.

Ты поворачиваешься на бок, обнимаешь руками подушку, зарываешься в нее, пытаешься вновь уснуть, но ничего не получается: сон исчез, будто его уничтожили, извели, убили — точно так же, как он это собирается проделать со мной.

И ты переворачиваешься на другой бок, прижимаешься к тому теплому, что лежит рядом, хотя прекрасно понимаешь, что нужно сейчас тебе совсем не это.

Не это тепло, не это тело.

Ты хочешь гладить не эту кожу, потому что эта тебе знакома как собственный дом.

Кухня, прихожая, ванная.

Гостиная, спальня.

Варианты возможны, варианты всегда есть, но это только варианты.

Основной же набор — один и тот же.

И ты лежишь и корчишься, стараясь не закричать. Конечно, можно разбудить это теплое, спящее рядом тело, можно приласкать его и возбудить, можно, в конце концов, и самой получить от этого тела удовлетворение, но все это будет не то.