Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

Скорее всего, именно об этом и предупреждала меня Майя перед самой смертью, в тот момент, когда еще что–то пыталась сказать, вот только этих ее слов я так и не смогла расслышать!

Вывеска гласила: «Ремонт человеков».

И все так же хорошо было заметно, что в слове «человеков» последние две буквы, «о» и «в», явно дописаны позднее.

Я стою на улице, смотрю на вывеску и думаю, что надо бы подойди ближе и открыть дверь. Нажать на ручку, повернуть ее, а затем надавить. Дверь откроется и я войду во внутрь.

Я уже проделывала все это, чуть больше месяца назад.

Тогда шел дождь и был сильный ветер.

Проезжающая мимо машина обрызгала меня, может, именно с этого все и началось.

А может и не с этого, может, с того, что я вбила себе в голову, что меня хотят убить.

Мой муж, человек, с которым я живу вот уже столько лет.

Вбила, втемяшила, вколотила, вонзила.

Нож вонзили в Майю и она умерла.

Ее убили, мы похоронили ее почти три недели назад.

Я не хочу вспоминать об этом. Я вообще больше ничего не хочу вспоминать.

Я стою у странной конторы, перед закрытой дверью.

Над дверью вывеска — «Ремонт человеков».

Мне надо войти туда, но я не хочу.

И дело не в том, что у меня нет денег, которые я должна отдать Седому, часть суммы за те два кубика, два кубика, странные многогранники, до сих пор существующие в наших телах.

Один — в моем, другой — мужа.

Живущие своей жизнью, делающие лишь то, что хотят.

Если бы я это знала, то никогда бы не согласилась.

Если бы я вообще знала, что произойдет, то даже бы не подошла к этой двери тогда, чуть больше месяца назад, когда шел дождь и был сильный ветер.

Сейчас все не так, сейчас солнце и тепло.

И уже зеленеет трава.

И есть листья на деревьях.

Маленькие, совсем еще никакие.

Маленькие, зеленые листочки, которым еще предстоит стать листьями.

Я в юбке и в блузке, и на мне все те же черные очки.

И та же сумочка через плечо.

Я снимала эти очки только на ночь те первые несколько дней, что прошли после смерти Майи.

Я была в них, когда ехала в Иерусалим и когда была в морге.

И когда давала показания в полиции.

И когда мы ехали в аэропорт в странном фургоне, я, Майя и сопровождающие.

Меня могли увезти на другой машине, но я отказалась.

Я хотела быть рядом с ней, вот только не могла заставить себя снять очки.

Смотреть на мои глаза, видеть их, в них вглядываться — этого бы я не пожелала никому.

Узкие, опухшие щелки, полные ненависти.

И в самолете я тоже была в очках.

И когда меня в аэропорту встречал муж.

И когда я приехала домой и беспомощно села посреди гостиной, опустив руки между колен.

Я не зря купила эти очки тогда, когда ехала домой от Седого.

Из этой конторы под странным названием «Ремонт человеков».

Я смотрю на дверь и наконец решаюсь.

Берусь за ручку, нажимаю на нее, повертываю, а потом и надавливаю.

Дверь открывается и я вхожу внутрь.

Седой был в глубине помещения, он стоял спиной ко мне и разговаривал с кем–то по телефону.

Все тот же мощный торс и все та же серьга в ухе.

И ноги, будто приспособленные от какого–то другого тела.

Которое он не доремонтировал и решил взять детальку себе.

Приделать, приспособить, приладить.

Седой услышал, как я вошла и обернулся.

— Я перезвоню, пока! — сказал он в трубку и направился ко мне.

— Здравствуйте, — сказала я, таки не сняв очки.

— Привет, — сказал Седой, будто мы расстались только вчера, и добавил: — Кофе будешь?

— Буду, — сказала я и огляделась по сторонам.

Седой кивнул в сторону ближайшего кресла.

Я села и открыла сумочку. Сигарет не было, я их забыла дома.

— Что потеряла? — спросил Седой.

— Сигареты, — сказала я, — я забыла сигареты дома…

Седой взял со стола пачку и протянул мне. Потом посмотрел на меня внимательно и щелкнул зажигалкой.

Я заерзала в кресле, но потом вдруг успокоилась.

— Сейчас будет кофе, — сказал Седой, — через минуту.

— Я не принесла денег, — сказала я.

— А я и не рассчитывал, — ответил Седой, наливая мне кофе в маленькую фарфоровую чашечку с драконами, и добавил: — Кофе готов!

Я вымученно улыбнулась и кивнула головой.

— Я хочу вернуть один, — сказала я.

— Что — один? — удивился Седой.

— Один кубик, — сказала я, — тот, что во мне.

— Почему? — спросил Седой.

— Я от него устала, — честно сказала я, — он работает тогда, когда хочет и он сводит меня с ума…

— Это была первая партия, — честно сказал Седой, — экспериментальная, сейчас я сделал новый вариант, ближе к тому, чего ты хотела…

— Ты меня обманул, — сказала я и чуть было не сняла очки.

— На ты — это лучше, — сказал Седой, — это как–то приятнее!

— Вы меня обманули! — поправилась я.

— Продолжай на «ты», — сказал Седой, — и не стесняйся…

Я не стесняюсь, хотелось сказать мне ему, я никогда и ничего уже не буду стесняться, вот только как и кому рассказать обо всем, что произошло за те первые четыре дня? Про меня, про Майю, про мужа, про Н. А., того самого Н. А, которого лишь вчера мы с мужем забрали из больницы, совсем беспомощного, не способного говорить, он лишь смотрит вокруг опустевшими глазами, в них тоска и слезы, которые нет возможности вытереть парализованными руками, чучело в кресле на колесиках, тень моего отца, да даже не тень, а тень тени, устроившаяся сейчас в нашей гостиной как напоминание о том, что далеко не всегда надо стремится узнать правду, ведь она может оказаться совсем не такой, как ты ее себе представляешь.

— Что мы с ним будем делать, он ведь вообще ничего не может сам после удара! — сказал муж вечером, вернувшись из больницы.

— Возьмем его к нам, — сказала я, — я буду за ним ухаживать.

— Ты не сможешь, — возразил муж, — это очень тяжело…

— Но Майя могла…

— Тогда он мог говорить и у него работали руки, он мог сам добраться до туалета и мог сам доехать до постели, а сейчас он ничего этого не может…

— Мы возьмем его к нам, — твердо сказала я и добавила: — Пока он еще жив, то пусть живет с нами!

Сейчас дома был муж, который с утра не поехал в офис, так что Н. А. был под присмотром.

Но я не могу рассказать об этом Седому, как не могу рассказать и о том, что я действительно нашла нож в нижнем правом ящике стола в кабинете мужа, и что каким–то образом этот нож оказался под левой грудью Майи, я ни о чем не могу рассказать Седому, потому что это лишь мои иллюзии и моя правда, это мой отец, мой муж, моя любовь, и незачем посторонним знать об этом!

— Тебе не повезло, — говорит Седой, беря свою чашечку кофе, — ты встретилась совсем не с тем, что ожидала, и к этому была не готова…

Я не понимаю, о чем он говорит, я просто пью кофе, курю и смотрю на Седого сквозь темные очки.