Андрей Матвеев - Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

— Ты слышала, Марта? — сурово обратился к девушке Абеляр.

Та улыбнулась и выскользнула из комнаты, а когда вскользнула снова, то за ней шел слуга в домотканой хламиде, несший в руках большой серебряный таз, окутанный паром.

— Позвольте, господин? — спросила Марта и пригласила Каблукова сесть на небольшой резной табурет. Каблуков сел. Марта опустилась на колени и стянула с него сапоги, потом предложила Каблукову снять камзол. Джон Иванович вначале постеснялся, но затем подумал, отчего бы и нет, ему от этого хуже станет, что ли? Хуже ему не стало, он опустил ноги в таз с горячей водой, а Марта вновь встала на колени и начала намыливать ему ступни, нежно и ласково прикасаясь к шероховатой и мозолистой каблуковской коже тонкими белыми пальчиками.

— Марта, — почти вскричал воодушевленный Каблуков, — может, ты снимешь плащ?

Та посмотрела на него, стеснительно улыбнулась, встала с колен, неторопливым движением сняла с себя плащ и осталась лишь в длинной, обтягивающей тело рубашке телесного цвета, под рубашкой, как это понял Каблуков, ничего больше не было — слишком хорошо заметны и всхолмья грудей с пипочками сосков, и впадина лона, так что теперь он прекрасно знал, как выглядели девушки далекого прошлого, ничуть не хуже, чем та же Лизавета, хотя если бы Марта сняла рубашку… Но удобно ли просить ее об этом? Каблуков посмотрел на Абеляра, тот ничего не отвечал, Каблуков внезапно ощутил сладкое томление в паху, но оно так же быстро исчезло. «Неужели, — подумал ДК, — неужели все пройдет само собой?»

— Попробуй, — раздался в самом центре его черепной коробки голос Абеляра, — хотя я не убежден, что это легко, но попробуй! — А как? — спросил Каблуков. — Ну, — Абеляр на мгновение задумался, а потом продолжил: — Предложи Марте согреть тебе постель, а я выйду, если ты стесняешься при мне.

— Конечно, стесняюсь, — сказал Каблуков и почувствовал, что покраснел.

— Ладно, — сказал во весь голос Абеляр, — что–то не спится, пойду, пройдусь, вернусь через часик, — завернулся в плащ и вышел из комнаты.

— Ну что, досточтимый, сказала Марта, насухо вытерев Каблукову ноги, — теперь хорошо?

— Хорошо, — ответил довольный и воодушевленный Джон Иванович.

— Что–нибудь еще прикажете?

— Не знаю, — внезапно для себя самого сказал Каблуков, — дай подумать.

Он начал думать, но предложение Абеляра так крепко засело у него в голове, что ничего больше в нее не шло.

— Вы будете ложиться, господин? — опять утвердительно спросила Марта. — Согреть вам постель?

— Будь душкой, — каким–то неестественно игривым тоном буркнул Д. К. и подошел к окну, точнее, к той самой дырочке, что соответствовала этому громкому названию.

Марта крикнула слугу и велела унести ставший ненужным таз, а потом, откинув большое, непонятного происхождения одеяло, посмотрела на Каблукова и так же вежливо поинтересовалась, хочет ли досточтимый, чтобы она сняла рубашку.

— Хочу, — проворковал Каблуков. Марта сняла рубашку и Каблуков убедился, что Лизаветино сложение было далеко не идеальным. Марта была рыжеволоса, стройна, бела, груди были полными, соски маленькими и розовыми, живот плоским, ноги не очень длинными, но стройными и в меру крепкими, между ногами торчал очаровательный рыжий куст. «Да, — подумал Каблуков, — лобки они здесь не бреют, но ведь и небритые лобки мне тоже нравятся!»

— Что, ложиться, господин? — спросила Марта. — Ложись! — очень громко, как бы отдавая армейскую команду, приказал Каблуков и быстренько последовал ее примеру, успев стянуть с себя (пока шел от того, что здесь называлось окном, до постели) всю одежду.

Он нырнул под одеяло, прижался к горячему и гладкому боку Марты, обнял ее, начал ласкать ее груди, он чувствовал, как крепнут, увеличиваются под прикосновениями его рта ее соски, он провел рукой по Мартиному лону, уже влажному, уже такому горячему, он нащупал столь любимый им женский бугорок, но в то же время понял, что плоть его мертва и холодна, ни одна электрическая искра не пронзила каблуковский прибор. И тогда он заплакал, он лежал рядом с Мартой, этой спокойной средневековой девушкой, и плакал навзрыд, орошая своими слезами ее грудь, а Марта растерянно лежала на спине, не понимая, что происходит, гладя Каблукова по затылку своей горячей и нежной ладонью, а потом, наконец, не выдержала и спросила:

— Ты меня не хочешь, господин?

— Да не могу я! — взревел Каблуков, и слезы полились из его глаз еще пуще прежнего.

Марта улыбнулась и крепко обхватила правой ладошкой его прибор. Ладошка была еще более нежная и горячая, чем та, что гладила Каблукова по затылку. Потом Марта сжала ее и начала двигать вверх–вниз, но прибор оставался безмолвным и бессильным, хотя какая–то искрочка все же пробежала где–то в самом низу каблуковской мошонки. «Чуда, — думал Каблуков про себя, обращаясь мысленно к Всевышнему, — я жажду чуда, сделай так, чтобы он окреп, сделай так, чтобы я смог полюбить эту прелестную девушку, чтобы я смог покрыть ее, взять прямо на этой кровати, пронзить ее раскаленное лоно своим жезлом. Что же ты молчишь, что же ты не отвечаешь мне, Господи?» Но Господь действительно не отвечал, а Марта все так же старательно пыталась привести Каблукова в норму. Когда усилия руки не помогли, она нырнула под одеяло и вобрала каблуковский прибор в свой теплый, такой мягкий и нежный рот, как раньше боялся Каблуков этих трепетных ласк, вспоминая печальную историю своих папеньки и маменьки, как потом, усилиями и стараниями Лизаветы, он полюбил их, но сейчас и рот Марты не мог привести его мужское естество в чувство, и он снова начал рыдать, а Марта, опять выскользнув из–под одеяла, растерянно поглядела на Д. К. и молвила: — Я ничего не могу поделать, господин, он мертв.

— Как мертв? — взъярился Каблуков. — Да что ты несешь, да как ты смеешь? — Но Марта уже спрыгнула с кровати, вновь нырнула в рубашку, завернулась в плащ и покинула отведенную гостям комнату.

«Хоть одно выяснил, — подумал отревевшийся Каблуков, — оказывается, и в это дурное время дамочки не прочь заняться орально–генитальной любовью!», потом он повернулся на правый бок, натянул на голову одеяло и мрачно захрапел. Примерно через час его разбудил вернувшийся Абеляр. Каблуков открыл глаза, посмотрел на приятеля, снова закрыл глаза и опять захрапел. Проснулся он часов через пять, Абеляр уже встал и что–то насвистывал, натягивая сапоги.

— Ну? — спросил Каблукова бывший единорог.

— Полный афронт, — бесцветным голосом заявил Д. К., — она ничего не смогла со мной сделать.

— Это уже третья? — поинтересовался Абеляр.

— Кто третья? — вначале не понял Каблуков, а потом утвердительно закачал головой, вспомнив предыдущие опыты с Лизаветой и Кошаней очередной.