Андрей Матвеев - Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

— Эх, ты! — доносится до него во тьме голос Абеляра, и Каблуков открывает глаза. Он сидит все в том же кресле все у того же камина, небольшая, уютная комната полна все тех же милых и странных вещей, князь в своем кресле, по–прежнему закутанный в черный бархатный плащ, медленно потягивает вино из кубка, поданного ему Гривуальдусом, отчего–то укоризненно посматривая на Д. К., а Абеляр глядит на него мрачно и потерянно, да укоряюще грозит пальцем, опять приговаривая: — Эх, ты!

— Что — я? — взрывается Каблуков.

— Успокойтесь. господа, успокойтесь, — говорит князь Фридрих, почесывая за ухом у неизвестно откуда взявшейся Молнии (Факел лежит тут же, на мощеном каменном полу, возле кресла князя). — Просто все оказалось намного сложнее, чем я думал. Да, Джон Иванович, — обращается князь непосредственно к Д. К., — судя по всему, это любовь.

— Что? — Каблуков попросту обомлел от княжеского заявления.

— Да, да, — продолжает князь развивать свою мысль, — как бы вы не противились, милейший потомок графов Таконских, но это, по всей видимости, любовь. Знаете такое слово?

— Знаю, — мрачно отвечает Каблуков.

— Понимаете, Джон Иванович, — продолжает князь, — если бы вы действительно хотели избавиться от того наговора/заговора, что наслала на вас Виктория Николаевна, то вы догнали бы нимфу, можете мне поверить. Вы бы догнали ее, а она бы позволила себя догнать. Не вы первый, не вы последний излечились бы таким способом. Но вы не догнали ее. Значит, что–то помешало. Но что? Да то, что в самый последний момент вы подумали о ней, да, да, Джон Иванович, именно о ней, то есть о Виктории Николаевне, а значит…

— Да не любовь это, — прохрипел Д. К.

— Тогда что же?

— Не знаю, но только не любовь, этого мне еще не хватало!

— Ах, Джон Иванович, Джон Иванович, — печально проговорил князь, — получается, что я бессилен вам помочь.

Каблуков опять приуныл, он сидел, смотрел на потрескивающие поленья, на вспыхивающие в каминной глотке огоньки пламени, собственная жизнь казалась ему бессмысленной и неудавшейся, а будущее было под вопросом. Да, под огромным, закрывающим собою все небо знаком вопроса: что делать, как быть, куда податься?

— Искать, — ответил ему князь.

— Но где? — вступил в разговор Абеляр.

— А это мы сейчас посмотрим. — Князь задумался, потом вновь позвал Гривуальдуса и велел тому зажечь горелку под перегонным кубом. Мрачный рыцарь так же безмолвно, как и всегда, выполнил приказание своего господина, и вскоре в кубе что–то заклокотало и забулькало. Наконец Фридрих встал, подошел к кубу, достал из складок плаща щепотку порошка и бросил его в бурлящую воду. Затем он взмахнул рукой, комната погрузилась в темноту, но на этот раз именно в темноту, а не в черноту, то есть ничего страшного и даже тревожного не произошло, а пустились сумерки, которые закрыли собою и куб, и князя, а когда они рассеялись, то князь устало вернулся к камину и вновь сел в кресло.

— Да, — сказал он и замолк.

— Не томи душу, маэстро! — обратился к нему Абеляр.

— Все просто, — сказал Фридрих, — ее нет ни в том времени, откуда вы пришли, ни в том, где мы сейчас.

— А где же она? — изумился Каблуков.

— Далеко, — с загадочной улыбкой ответил князь, — Очень далеко. — Он взмахнул вновь рукой, и огненная радуга перепоясала комнату. Она повисела так минуту–другую, потом угасла, и князь продолжил: — Там, где мрамор и амфоры.

— Да, — чуть ли не обиженно сказал Каблуков, — что–то я ничего не понимаю. — И он посмотрел на Абеляра.

— Это невозможно, — подумав, ответил тот, — но ты все равно не точен, князь. Нельзя ли поконкретней?

— Можно, — засмеялся Фридрих, вновь взмахнул рукой, и вновь затрепетала в комнате огненная радуга. — Видите?

Каблуков начал пристально всматриваться в радугу, но так ничего и не увидел.

— Вижу, — сказал Абеляр, — милое времечко, Тиберий, Нерон и прочие мерзавцы. К примеру, Калигула. Да еще непонятно, там она сейчас или нет. Что будем делать? — обратился он к Каблукову.

— Не знаю, — сказал тот, ибо действительно не знал.

Честно говоря, ему хотелось домой. А еще лучше, домой к Зюзевякину, Зюзевякину и Лизавете, к сигарам «корона–корона» и прочим собственным мифологемам. Но он понимал, что сейчас это невозможно, игра зашла слишком далеко, и надо довести ее до конца. Д. К. опять пригубил из кубка крепкого, терпкого, чуть сладковатого вина и почувствовал, что ему хочется курить.

— Трубку будешь? — спросил его князь.

— Откуда здесь табак? — изумился Д. К.

— Гривуальдус! — позвал Фридрих верного слугу.

Вскоре Каблуков уже дымил длинной, хорошо обкуренной трубкой, слушая разъяснения Абеляра по поводу Виктории Николаевны. Из всего, сказанного единорогом, Джон Иванович понял только одно: им надо в Рим. Точнее, не в сам Рим, а в Римскую Империю. Да, да, в ту самую. Чушь и бред собачьи. Эта Виктория Николаевна скачет по временам и измерениям, как зайцы по осеннему лугу. Белые, хорошо заметные и хорошо упитанные зайцы по жухлому, осеннему лугу. Как–то раз Зюзевякин брал Каблукова с собой на охоту, и Д. К. убедился в том, насколько это быстро прыгающие твари. Ни одного не подстрелили. Ни Ф. З., ни Д. К. Вся пальба мимо цели. Значит, теперь в Рим, точнее же — в Римскую Империю. Этого еще не хватало, подумал Д. К.

— А как нам туда добраться? — спросил он, как бы ни к кому не обращаясь.

Абеляр засмеялся, а князь, еще раз отхлебнув из кубка, пробормотал что–то типа: мол, не очень–то это и сложно, если знаешь, в какую дырку сунуться да в какую дверку постучаться.

— Так в какую же? — не отставал Каблуков.

Князь посмотрел на Джона Ивановича и укоризненно покачал головой: — Не все сразу, милейший, не все сразу, сначала надо отобедать, а потом и дверка появится, не так ли, Абеляр? — обратился он к своему давнему приятелю.

— Воистину, светлейший, — ответил Абеляр, и тогда князь встал из кресла и пошел к дверям, подав этим знак и двум нашим друзьям, так что Каблукову и Абеляру ничего не оставалось, как следовать за Фридрихом Штаудоферийским. Гривуальдус, вооружившись факелом, повел их напрямую по темной и крытой галерее, очень быстро они оказались в той же огромной обеденной зале, куда впервые вступили вчерашним вечером, и вновь Каблуков увидел Марту, такую же скромную и так же скромно опускающую глаза, но было ему не до Марты и даже не до прекрасного и сытного обеда, каким решил накормить их напоследок князь, обратившись для этого к изысканной французской кухне (была тут и перигорская индейка, фаршированная трюфелями, и тулузский паштет из тунца, и жаворонки из Пезенса, и студень из кабаньих голов из Труа, и домбские бекасы, и каплуны из Ко, и байоннская ветчина, и вьерзонские вареные языки, и сыры рокфор, пармезан и еще те, что привозят обычно из Сассенажа в Дофине, да еще кислая капуста по–страсбургски, да вина из Дижона, Нюи и Орлеана плюс неаполитанское «Лакрима кристи»), но — как уже говорилось — ни Марта, ни перигорская индейка, фаршированная трюфелями, и прочие услады пресыщенного гурмана не смогли отвлечь Каблукова от тяжелых мыслей, так что — в конце концов — он был вынужден обратиться к князю с вопросом: