Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Мне должен был сниться мой друг Аркадий Бурштейн, проживающий ныне в маленьком израильском городишке Цуран, что совсем рядом с курортным городком Нетанией, где частенько что–то взрывают, о чем Аркадий уже даже не сообщает — знает, что и так это покажут у нас в новостях.

А тогда он тоже приносил мне книги, но другие. Самиздатовские папки с Солженицыным, Оруэллом, Стругацкими. С «Лолитой» Набокова.

Я до сих пор помню тот вечер, когда он позвонил и сказал, что надо встретиться.

Оказалось — надо было срочно отдать ему одни фотокопии, чтобы он их сжег.

Это был «Август четырнадцатого». За ним могли прийти.

А заодно — и за Бурштейном.

Фотокопии полыхали в большом старом тазу, на пустыре возле его дома. [23] Из письма Бурштейна после прочтения этого меморуинга: «…с фотокопиями все было не так, а еще более по кафкиански. Это случилось осенью, жгли листву на улицах, в парках и аллеях. И я ходил по городу и искал такой костер. И нашел — там, где ул. Малышева у стадиона поворачивает налево и уводит к церкви. Там было что–то вроде небольшого парка, аллеи тянулись вдоль забора, за которым были мебельная фабрика и тюрьма. И в аллеях горели кучи листвы. И я начал жечь там это фотопленки. А они никак не загорались, т. к. в то время уже делали фотопленку на несгораемой основе. И я выгреб их из костра. Не помню, что я с ними в конечном счете сделал, то ли закопал, то ли выбросил — обугленные — в мусорный бак. Но помню чувство страха, испытанное в тот день. Спасибо, что напомнил мне эту историю.» Сейчас там все застроено. Между прочим, там стоит и здание прокуратуры. Так вот, именно на том месте и горел Солженицын.

За Аркадием тогда не пришли, и много лет спустя он уехал.

В 1990 году.

А еще мне должен был присниться отчим, потому что он первым открыл мне русскоязычного Набокова. Приезжая в Москву, я брал у него пачку книжек, которые он специально к моему приезду доставал через приятелей, и читал их сутки напролет, «Дар», «Другие берега», «Камеру–обскуру», «Подвиг», «Весну в Фиальте». Etc, etc…

На тридцатилетие отчим подарил мне «Дар». Первую ксерокопию с первого полного издания, Нью — Йорк, издательство им. А. П. Чехова, 1952 год.

Именно с этой ксерокопии в свое время набирался тот «Дар», что был опубликован в «Урале» [24] Журнал «Урал», 1988, № 3–6. Смешно, но я до сих пор горжусь этим. Впрочем, как и тем, что в 1991 году с моей легкой руки был издан (в неудобоваримом оформлении и с кучей опечаток, зато безумным, 100-тысячным тиражом) роман Набокова «Бледное пламя» в переводе Сережи Ильина, «Я тень, я свиристель, убитый влет/Подложной синью, взятой в переплет…» , то есть, первое русское издание «Дара» сделано с того экземпляра, который я некогда прочитал в июльской, душноватой Москве, а потом и получил в подарок, и которое до сих пор стоит в моем кабинете между первым набоковским четырехтомником в составлении+предисловие+комментарии Олега Дарка, и набоковскими же «Адой» и тем томом издательства «Симпозиум», где «Взгляни на арлекинов» и «Память, говори!».

Коричневый такой томик, обклеенный скотчем.

И золотыми буковками тиснуто:

В. Набоков. «Дар».

ВОТ ТОЛЬКО НИКТО ИЗ НИХ МНЕ ТАК И НЕ ПРИСНИЛСЯ!

Зато всю ночь терзали кошмары, зачем–то привиделся текст, днями раньше откопанный в LiveJournal издательства «Амфора» и посвященный никогда мною не читанному писателю Стогову (с двумя «f» на конце), причем, снится точно так, как выложен в сети, из буквы в букву, из точки в точку и запятую + все опечатки/описки, только в большом сокращении:

«Вот у Стогова — МАНИЯ ВЕЛИЧИЯ, это да. Мы тут ездили к старику Витицкому, т. е. молодчику Стругацкому книжки подписывать. Стогов вызвался моим оруженосцем… едем обратно. И Стогов чего–то такой обиженный сидит, нахохлившийся…Может, думает о том, что Стр написал неудачный роман на старости лет, и все его ругают, и он тоже, Стогов, тоже неудачные романы пишет по молодости лет, и его тоже все ругают… Ну а потом Стогов произносит нетленку, совсем от наглости зарвался. Прямо и громко, слышно на пол-Московского, он заявляет, что он–де ГЕНИЙ (пишется 36‑м кеглем жирно и с подчеркиванием), и то, что он гений, он с детства знал! И что он круче Стругацкого, тучи и вареного яйца. КРУЧЕ! И это тоже с детства….»

(http://www.livejournal.com/users/amfora/

Friday, July 11th, 2003, 1:47 pm)

Я проснулся в холодном поту, мне стало страшно.

На самом деле: полковнику давно никто не пишет…

И мы превратились в тех, кем хотели стать.

С этим уже ничего не поделать.

Разве что ПРОСТО ЖДАТЬ, чем все кончится.

Или — ЗАКОНЧИТСЯ!

И еще одно.

Давно известно, что чтение хороших книг дает не только вектор. Временами оно действительно доводит до мании величия, я тоже не исключение — было время, когда всерьез считал себя гением. Слава богу, оно давно прошло.

Временами мне начинают рассказывать истории, которые вроде бы и смешные, но на самом деле от них тошнит.

Так, сегодня ко мне нагрянул внезапно приехавший из Москвы Кормильцев, подарил «Гламораму» Брета Истона Эллиса в своем переводе и, уже собираясь уходить и натягивая в коридоре куртку, рассказал про то, как один наш с ним хороший знакомый недавно был у каких–то своих родственников в Германии.

Эти родственники, вроде бы, потащили его в гости к какой–то почти уже древней баронессе, та, порадовавшись визитерам, предложила им кофе.

— Хорошо, — сказали гости, — с удовольствием!

Тут баронесса замялась, а потом сообщила, что кофе возможно лишь в том случае, если кофейным столиком будет ее муж.

Повисла, как и полагается, неловкая пауза.

Баронесса улыбнулась и сказала:

— Ну, вы понимаете, он у меня мазохист и любит быть кофейным столиком!

Гости откланялись, так и не отдав долга хозяйскому гостеприимству.

После чего, уже надев ботинки, И. К. поведал еще — и очень быстро, практически на пороге — одну из историй, приключившуюся с нашим общим хорошим знакомым в каком–то из его зарубежных вояжей.

Вроде бы это было во Франции. На Южном берегу. И были похороны. Какие–то древние бабульки хоронили такую же древнюю. И сразу же поминали. Возле засыпанной могилы — кокаином, который был горкой навален на большой, фарфоровой тарелке. Брали щепотку, вправляли вначале в левую, потом в правую ноздрю и улыбались.

После чего И. К., тоже поулыбавшись, ушел, а я понял,

ЧТО ОПЯТЬ ХОЧУ ЖИТЬ НА ОЗЕРЕ.

У меня такое всегда бывает, когда начинает тошнить от этого дерьмового мира, в котором бабульки поминают усопших подруг доброй дорожкой кокаина, а кофейным столиком жаждет выступить муж хозяйки дома, пусть даже все это ни что иное, как случайно выловленные в окружающем пространстве метафоры, но метафора ведь зеркало жизни, а значит — жизнь эта