Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Хотя про «людей гона» мне нравится до сих пор, может, из–за того, что как раз в то время я сам был таким.

Ведь любой текст пишется отчасти на автобиографической основе, тот — не исключение.

Если попытаться реконструировать события, то бегунок на временной шкале надо перевести еще где–то на год или чуть меньше.

Повесть писалась в 1978-ом.

«Человеком гона», глобальным аутсайдером я почувствовал себя осенью 1977‑го.

Когда, закончив университет, пошел на службу в редакцию газеты «Вечерний Свердловск», в отдел информации, по договору.

Ходил на работу, хотя не получал зарплаты, одни гонорары за дурацкие информашки, а временами репортажи и рецензии, которые писал для отдела культуры.

Например, про фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино».

Или репортаж про львенка из зоопарка, от которого отказалась мамаша и его выкормила какая–то сотрудница из соски.

У меня до сих пор где–то валяется фотография, на которой я с этим львенком на руках — львенок большой, я его держу с трудом. На мне клетчатая рубашка, странная жилетка, у меня нет бороды и на голове кудри.

Примерно в те же дни, когда была сделана эта фотография, я и встретил свою самую проклятую любовь в жизни — ударение делается на первый слог.

Она была лаборантом на факультете журналистики, который я в том году уже закончил, училась на заочном, была моложе меня лет на пять.

Пришла ко мне в редакцию непонятно зачем. Сама. Я был женат, но у меня съехала крыша. Я слетел с катушек, глюкнулся головой, поплыл неизвестно куда.

Таскался с ней и за ней по всем своим знакомым.

Днем, вечером, ночью.

Временами — утром.

Странные такие отношения. Почти без секса. Разве что пару раз она у меня отсосала, хотя давала всем моим приятелям.

Когда я напивался и отрубался, то она трахалась с ними, беззастенчиво, рядом, практически на той же кровати.

Или на полу.

А может, выходила на кухню.

Или в ванную.

НЕ ЗНАЮ!

Я ЕЕ ЛЮБИЛ И Я ЕЕ НЕНАВИДЕЛ!

Я мотался с ней по городу, как придурошный щенок, ничего не воспринимающий, кроме голоса хозяина.

Мы заходили в магазин, покупали спиртное, качество которого зависело от наличествующих денег — шампанское, сухое вино, водка, венгерского производства джин, трехзвездочный молдавский коньяк — и ехали в гости. Как–то раз очередной ночью у кого–то из друзей она подменила мне стакан, вместо воды, которую я всегда ставил рядом, чтобы влить в себя проснувшись, поставила двухсотграммовую граненую емкость с коньяком. Я влил в себя это пойло часа в четыре утра и рухнул снова, хотя бывало и хуже — как–то раз вместо крепкого чая с сахаром мне подсунули такой же чай, но с солью.

Кто?

Вопросы излишни, будем считать, что она, моя тогдашняя

СУКА-ЛЮБОВЬ [29] Все еще так и не собрался посмотреть мексиканский фильм «Сука–любовь» Алехандро Гонсалеса Иньяриту. …

Мы разбежались с ней поздней осенью, практически, уже уральской зимой.

Последнее выяснение отношений — все на том же чердаке дачного домика моих стариков, холодно, участок занесен снегом, мы пьем домашнее вино, за которым я постоянно спускаюсь в погреб.

Мир был подобен огромной вогнутой чаше….

Ощущение того, что все, жизнь подошла к концу.

Впрочем, через пару недель домой вернулась съехавшая в начале осени к родителям моя тогдашняя жена.

Через восемь лет, в 1985, что называется, во времена третьей жены, уже благополучно подходившие к концу — как раз в те дни она с любовником отправилась в отпуск, я тоже должен был ехать с ними, но у деда произошел первый инфаркт и я остался дома — мы встретились снова.

Точнее, она встретилась со мной.

Отыскала на прежнем месте работы, куда я заглянул зачем–то безумным июльским днем.

Она была замужем — про это я знал. И у нее был ребенок — про это я знал тоже. А вот то, что мужа арестовали где–то в Минске за спекуляцию — сие мне было неведомо. Но она отыскала меня, увезла к себе домой, легла под меня практически сразу же, а потом и поведала всю свою историю.

Хотя может — поведала по дороге домой, в такси.

И все началось снова!

Я уже не пил, но зато горстями глотал пилюли. И был таким же неприкаянным, как и восемь лет назад. Правда, во всю тусовался с рокерами и начал приучать ее к русскому рок–н–роллу. Она спала со мной, спала с моими приятелями, которых я приводил к ней в гости. И крыша у меня опять стала сползать. К новому году я был на грани помешательства. Третья жена насовсем ушла к любовнику, я продолжал жрать таблетки горстями, у меня стала пропадать эрекция.

Из аутсайдеров я мог запросто переползти в лузеры, но внезапно морок закончился, наваждение прошло.

До сих пор не могу понять,

КАК и БЛАГОДАРЯ ЧЕМУ.

Только в один прекрасный день я вдруг ощутил, что отныне я — СВОБОДЕН, и уже навсегда!

Насколько я знаю, муж ее вскоре выбрался из своих неприятностей, она родила еще одного ребенка, а потом они развелись. Вскоре же для всех нас началась другая эпоха, а у меня и так уже была иная жизнь.

Но я по–прежнему люблю аутсайдеров и терпеть не могу тех, кто громогласно заявляет:

ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ!

Хотя бы потому, что никто и никогда не может однозначно сказать, в чем она — главная удача жизни…

Аутсайдеры, люди гона, брошенные изо дня в ночь, в ее промозглую, нудную слякоть, сырую, скользкую, как кожа лягушки, в ночь цикад и кузнечиков, вопли и рулады которых я слушаю, лежа в темноте…

Только вот иногда я думаю: а как бы сложилась моя судьба, если бы эта немудреная повесть все же была опубликована тогда, много лет назад?

Хотя чего тут думать! Ведь все действительно —

удалось: —))!

Самая честная книга, которая может быть написана об отношениях мужчины и женщины, причем, безотносительно гендерной принадлежности автора, должна называться «The Cunt and the Cunt–chaser». Но она никогда не будет написана, хотя бы потому, что название можно перевести как «Пизда и Ебарь», а это не политкорректно и отдает обоюдным сексизмом.

Первоначально я хотел назвать этот меморуинг «Про женщин». Но потом понял, что это будет неправдой. Ведь если «про женщин», то это совсем не о том, про что пойдет речь.

Говоря о женщинах как–то принято переходить исключительно на такой словарный ряд, в котором перемежаются «нежность» и «душа», «понимание» и «прощение». По крайней мере, в координатах русской литературы, западная намного откровеннее, особенно, с тех пор, когда понятие «феминизма» перестало быть лишь понятием, но ведь я не эссеистикой занимаюсь, а пишу меморуинги, потому продолжу совсем в другом ключе.