Михаил Попов - Большой укол

Идея была реализована.

Обогнув приземистое серое здание вокзала, миновав таинственное здание багажного отделения, Колпаков подошел к стоящему в роскошном тупике вагону. Тупиковый холм был превращен в клумбу, которая должна была изображать красное сердце пронзенное белой стрелой. Получилось не очень, но местные клумбоводы обещали еще постараться.

К висячей вагонной подножке вел бетонный трап, чтобы не испытывать терпение и сноровку гостей. В тамбуре стояла женщина в черной шинели с железнодорожными петлицами и допотопным фонарем с тусклою свечою внутри. Рядом детина, в кожанке и маузеровой кобурой на боку.

Полковника Колпакова они поприветствовали старательно и молча.

— Где Иван Рубинович?

— В четвертом купе.

По мягкой ковровой дорожке полковник последовал до указанной двери. Интересно, что вагон, судя по блуждавшим тут звукам, не пустовал. Колпаков усмехнулся в адрес престарелого соратника.

Помещение, занимавшееся Иваном Рубиновичем, оказалось просторным и было оборудовано по последним советам будуарной моды. Единственное, что нарушало картину, это приютившийся на краю стола ноутбоук. Хозяин сидел подле него, укутанный в халат с атласными драконами и прихлебывал алый чай, из стакана в кремлевском подстаканнике.

Колпаков без приглашения сел на кожаный стеганый диван. Безмолвная девушка в блузке, щедро украшенной знаками путейского характера, и ему тоже подала чаю.

— Не скучно тут тебе?

— А по–моему дельно придумано. Ко мне ходит много народу, но это ни у кого не вызывает подозрений.

— А если кто–нибудь из чайников захочет?

— И хотят. За ночь двое, трое залетных орлов здесь бывает. Такие концерты иногда приходится слушать. Но я не в обиде — в мои годы и шум любви приятно послушать. А потом — маскировка. — Иван Рубинович со знанием дела отхлебнул чаю.

Колпаков только потрогал ложку в своем стакане. Он был нынче не похож на себя. Обычно такой ловкий, бойкий, справный, он был пропитан мрачной и тяжкой мыслью. Иван Рубинович это про себя сразу отметил, но не подал виду. Самой природой своей службы он был приучен никому не доверять. При этом он выделял своим недоверием тех, кого не любил. Вот Колпакова, например. Нет «не любил», это слишком насыщено сказано, просто недолюбливал.

Молодой полковник неприязненно огляделся, в том смысле, что и у стен могут быть уши.

Хочет поговорить, подумал Иван Рубинович. Он знал к чему приводят такие разговоры с глазу на глаз. Они приводят к изменению в существующем положении дел. В худшую сторону. По одной простой причине, лучших положений в принципе, меньше чем худших. Вот сейчас этот, сверх меры энергичный молодой человек, сделает ему опасное предложение. Согласиться, значит влезть в какую–то интригу, отказать, значит, приобрести врага в лице Колпакова. Врага опасного.

— А вагончик этот когда–нибудь трогается с места, стучит колесами? Я имею в виду, по требованию клиента.

Иван Рубинович снова отхлебнул.

— Пару раз были такие просьбы. И никто не отказывает, ни боже мой. Только ведь это долгое дело, паровоз надо растопить, получить «окошко» в расписании, да и другое разное. Короче говоря, пока суть да дело «заказчик» уже носом в салате или между ног у «проводницы» храпит.

Полковник кивнул.

— А может прогуляемся по перрону.

Иван Рубинович решительно покачал головой.

— Нельзя мне. Личность моя несчастная, сам знаешь, отлично «там» известна. На станции парочка, другая их ребят наверняка дежурит. И тебе не надо засвечиваться в моем присутствии. Ты же у нас пока чистый. Уже одним тем, что зашел в вагон, дал повод задуматься на твой счет. Так что, когда пойдешь обратно, веди себя естественно. Поори, «продолжи» в буфете, галстук на бок, волосы взъерошить. Ботинки расшнуруй. Для порядка, я бы на твоем месте, действительно с кем–нибудь из девчонок здешних переспал, натуральность бы полная была.

Колпаков слушал и пытался понять, искренен ли старик в своих советах, или разыгрывает приступ предосторожности, чтобы увильнуть от серьезного разговора. Если второе — жаль. Это значит, он не просто не союзник, он хитрый несоюзник.

Пришлось бы полковнику отчалить не солоно, но тут ему помог сам вагон, проявив свою бордельную сущность.

Шумно распахнулась дверь соседнего купе.

— А–а–а! Вот она, вот она, сестра милосердия, Верочка, Вера моя, сердце мое!!

— И–и–и!! — раздался в ответ деланный, но громкий крик радости, — Васечка, это ты! Это опять ты!!

Иван Рубинович помрачнел, а Колпаков напротив ожил.

— Еле вырвался, представляете! Хватаю два пузыря шампуни и к тебе, — ревел Васечка, дыша, как паровоз этого вагона.

— Иван Рубинович, — тихо запел Колпаков, интимно наклонившись к собеседнику, — вы уверены, что эта пресловутая агентура вообще существует, ведь ни одного мы поймать так и не сумели.

— Раздевайся Васечка, раздевайся, ой ремень у тебя тугой, не могу!

— Что ты имеешь в виду?

— Это потому, что я сам тугой, ха!

— Я нашел.

— Что ты нам нашла, что ты там негодница моя нашла?! а–а–а!

— Что, говори!

— А ты, а ты, миленький, как меня находишь?

— С ума сойти!

— Замок!

— Какой замок?

— Вот этот замочек, дерни, дерни его ларчик–то и откроется!

— Ну, не притворяйся.

— Где?

— Ну вот тут, вот тут, что не видишь? Вот так берешь и тянешь.

— Он водил нас за нос. Может и его водили за нос, но это уже другой вопрос.

— А теперь ты, давай, давай, не бойся, ручками милая, ручками.

— А ты сам не боишься?

— Это просто декорация.

— Что декорация?

— Санаторий.

— Чего же мне бояться?

— Есть такая поговорка, пусть лучше меня водят за нос, чем за…

— Шестьдесят километров севернее в горах.

— Но как?!

— А теперь, что теперь?

— Да, что хочешь!

— Голая женщина в тайге, в общем, чудо!

— Неужели ты не знаешь, что делать с голой женщиной?!

— Там их несколько сотен.

— Ой, ей, ей! Что ты такое задумал?

— Я предлагаю тебе завтра отправиться туда.

— Нет, нет, не туда, только не туда!

— Зачем?

— Помнишь, мы начали с того, что заговорили о возрасте?

— Милый, милый, что с тобой, да что с тобой?

— Старость, не радость.

— Владик наш провалился.

— Хочешь таблеточку, хорошая таблеточка. Вот, теперь запить.

Иван Рубинович отхлебнул холодного чаю. Колпаков усмехнувшись, покосился на стенку.

— Когда всплывет, сколько он угробил времени, средство на совершенно фантастический замысел, то… хорошо если только халатность пришьют.

— Помогите! Помогите!

— Ему уже вряд ли что–то поможет.

— Врача, врача, ему плохо!

Иван Рубинович нервным движением расстегнул ворот рубахи.

В коридоре раздались звуки шагов.