Михаил Попов - Колыбель

Денис и вспыхнул, и вспотел от этой фразы, но ничего не успел ответить, раздалась телефонная трель.

Само собой, все встали, Денис ловко выхватил трубку из гнезда и приложил к уху и тут же закричал в нее:

— Потерпевший кораблекрушение, двадцать миль южнее Кичпонга, на острове, Денис Лагутин, сообщите в российское консульство или в штаб поисков! Что?! Да я тут один! Совсем один.

Товарищ инженер сделал знак своим техникам — уходим, и они двинулись направо по тропе, что должна была привести их к пограничному ручью.

— Что?! Что вы хотите знать? Долго ли продержатся большевики? Да, да, они пришли всерьез и, блин, надолго! Для вас — навсегда! Готовьтесь — террор, расстрелы, процессы. И кровь, и ложь, ложь и ложь!

Попутчики завернули за выступ рощи.

Его величество разбудил привычный шум, доносившийся каждое утро снизу, с центральной площади, где между главным костровищем Вавилонского царства и Большими рисовыми складами располагалась «канцелярия» Астерикса. С утра, как всегда, явилось с полдюжины озабоченных пахарей за живым подтверждением обстоятельств Основного Завета. Некогда каждый из них заключал его с царем и шел по жизни, неся в кладовой сознания его утешительную весомость и баснословную выгодность. Отчего–то убудцы не бывали долго сыты одним давним фактом Завета, время от времени у них просыпалась необходимость сверки. Без этого их начинала томить подозрительность, и они постепенно теряли способность к обычному труду. Синдром «скупого рыцаря», убудцу хотелось время от времени спуститься в подвал, к своим «сундукам с золотом», и пошелестеть монетами дорогих слов. Но для этого им требовался особый помощник, эту роль издавна играл обладатель феноменальной памяти Астерикс.

— Карлсон, который живет у четырех старых дубов, отдал молоко пяти коров, три приплода и две сотни яиц в обмен на молочную ферму, что у Маастрихта.

— Норма–ально!

— Джеки Чан с левого берега Холодного ручья, чье поле отмечено по углам черными камнями, отдал двадцать корзин риса в обмен на шахту Распадская, что в Кемеровской губернии.

— Норма–ально.

— Отто с прибрежного хутора, что с липами по южному склону, отдал шесть пар несушек и пару бычков за половину виноградников Массандры.

— Норма–ально.

Имя и условия договора официальным голосом произносил Астерикс, условленное слово полного согласия произносил интересующийся. Слово «норма–ально» очень нравилось убудцам. Оно и в обычной речи мелькало все чаще, как обратил его величество. (Денис повысил себя в звании с переездом на новое место жительства, в самый большой хутор царства.)

В голосе человека–архива слышалась зевота, он любил поспать, а к моменту его пробуждения уже, бывало, выстраивалась нервная очередь.

Денис тоже зевнул. Он лежал на вершине Вавилонской башни и смотрел в почти абсолютно чистое небо. Хоть бы косячок журавлей, промелькнула где–то глубоко мысль, и он подумал: как давно она такая уже и не мелькала.

Денис сел на широком ложе из приятно пахучей травы. Рядом стояла Клеопатра с тыквой, полной холодной простокваши. Выпил с наслаждением, хотя похмелья почти не чувствовалось, как всегда. Шумно отрыгнул, зная, что эта часть утреннего ритуала радует придворных, для них с этого звука стартует очередной день в жизни счастливого Вавилонского царства. Наверно, они отмечают про себя: большой барин в порядке, живем дальше.

Минуло три урожая, прежде чем Денис обнаружил, что абсолютно некуда складывать полученное от граждан в порядке исполнения выгодного для обеих сторон Завета: мешки с рисом, яйца и фрукты.

И он затеял строительство плетеного дворца с обширными складами на облюбованном холме в среднем течении Холодного ручья. Хутор, не очень долго смущаясь, назвал Вавилоном — а чем, кроме как центром как минимум половины Убуди, ему предстояло стать? Лучше всех других он подходил для роли «столицы»: обширная площадка на высоком месте, с возведенной башни отлично просматривалась панорама почти всего острова. И белая скала с грязным жертвенником, и верхушки деревьев над «верфью» инженера Ефремова, и не занятые зарослями «предгорья», где можно было в будущем отстроить новые просторные закрома и загоны для «царского» скота, — все было как на ладони.

Кроме того, здесь было немного прохладнее, чем на старом месте, или Денису так казалось, что в данном случае одно и то же.

Половину здешних хижин Денис придумал соединить в одно помещение, на манер олимпийских колец, если смотреть сверху. Из середины этой конструкции и выплели ему местные умельцы башню высотой метров в шесть, с платформой наверху, где была удобная лежанка с толстым слоем мягкой травы. Однажды во время строительства ударил дождь, так что над платформой возвели еще и обширный зонт из пальмовых листьев.

Работники учились строительству сооружений, превосходящих размерами обычную хижину, прямо по ходу работ, поэтому воздвигнутое строение ни изяществом форм, ни особой устойчивостью не отличалось. Оно скрипело во множестве мест, башня пошатывалась, ее укрепляли то в одном месте, то в другом, но в целом жить было можно.

В «нижних залах» он поместил своих женщин: то ли гарем, то ли эскорт, то ли колония нянек и уборщиц. Всем из тщеславия, — он это признавал в разговорах с собой, — были присвоены очень звучные имена. Мария (имелось в виду, что Стюарт), Нефертити (неимоверно вертлявая девка) и Клеопатра (названная так за очень короткий нос). Взяв из рук правителя опорожненную тыкву и получив дежурный, предельно неэротичный шлепок по ягодице, «египтянка» отправилась вниз по лестнице.

Кроме «историчек», были и «музы». Эрато — девушка с особо выдающимися формами, к использованию которых его величество так ни разу почему–то не прибегнул, Терпсихора — дама с очень сварливым характером, Полигимния — чрезвычайно болтливая особа. Были и еще, имена его величество путал, но они не забывали поправлять.

Это скопище жило своей подспудной жизнью, которой его величество интересовался очень мало, получая из «подвала» и необходимые, и надуманные услуги. И явно скопищу жизнь эта нравилась; девицы, отобранные в гарем, за несколько недель пребывания в нем изменились явно в лучшую сторону — то ли отъелись, то ли помолодели.

Опершись локтями о перила, правитель Вавилона любовался своим Вавилоном. Куча черт–те чем занимающегося народа, снуют, лежат, болтают, плетут, кто–то даже плачет. Всегда мечтавший о большой семье, его величество наслаждался размерами своего двора.

В хижинах, не ставших непосредственно дворцом, в тени развесистых деревьев без названия расселились те, кого можно было называть свитой. Там был Бунша, совершенно вошедший в обязанности завхоза, отрастивший себе значительную строгость и нередко начинавший гонения на то, что казалось ему беспорядком. Под одной крышей с ним проживал кудрявый, как бы в подражание обросшему гривой и бородищей белому правителю, мужчина по имени Помпадур. В его обязанности входило сканирование эротической поляны всей Убуди. Пресыщение пресыщением, а вдруг где–то на дальних хуторах затерялась красотка? Правда, его работой царь был в общем недоволен: большей прыти и самоотдачи он хотел бы от своего чиновника по эротическим поручениям. Давно бы выгнал, если бы было кем заменить. Этот наивный кудряш был, кажется, единственным убудцем, хоть в какой–то степени понимавшим смысл навязанной миссии. От искренней невинности прочих просто тошнило. Смысл сальностей и скабрезностей только до Помпадура доходил, и то лишь иногда и не с первого раза. А пошлость — продукт, возникающий при некотором все же взаимопонимании сторон. Интимный лакей, таким образом, поддерживал в рабочем состоянии отдушину для добычи минимального количества пошлости, той смазки, без которой скрежещет и искрит машина естественного существования.