Михаил Попов - Колыбель

В оставшихся хижинах его величество поместил с десяток аборигенов, попавших к нему в полную «финансовую» зависимость и на полное довольствие и теперь выполнявших роль ленивой дворни, скверной полиции, а в дальнейшем, как надеялся Денис, кой–какой армии. Их заложенные в «банк» Астерикса участки отошли к более осмотрительным соседям, откуда половина урожая шла в царские закрома.

Его величество гордился тем, что из первого естественного местного закона, гласившего: все, что угодно, из находящегося здесь, на Убуди, может быть обменяно на обещание чего угодно «там», то есть в будущей жизни, он вывел силой изворотливого ума второй, ставший главной движущей силой государственной жизни Вавилона. Смысл его был таков: дороже всего оплачивалась «золотыми словами» продукция, взятая из регулярных подношений на жертвенник белой скалы. Он не лез к аборигенам с атеистической пропагандой, мол, зачем вы тащите на горную помойку результат своих трудов, ведь никаких сверхъестественных сил нет на острове и не бывает нигде. Хотите отправлять культ — отправляйте, но вот вам богатая альтернатива: практически бездонная яма обещаний. И эта яма перевесила ту, что у большого каменного пальца. Поток к жертвеннику стал редеть, со временем превратился в ручеек. Хотя и не прерывался совсем. Убудский народ усвоил, что можно жить не только для культа, но и для себя.

Вторым законом его величество добился сразу ряда выгод. Во–первых, его авторитет как минимум сравнялся с авторитетом той таинственной силы, что регулярно гоняла дикарей к камню; во–вторых, дала ему явное преимущество перед товарищем инженером, который по причине недостаточной сообразительности или атеистической косности своего характера (что было вероятнее) до этой меры не додумался. Что мешало товарищу Председателю, так он теперь звался, вешать лапшу на убудские уши, понять было трудно. Не хотел прибегать к обману? Ну что ж, хочешь идти трудной дорожкой — иди.

В настоящий момент его величество продумывал набор мероприятий, с помощью которых можно было бы поработать над некоторыми особенностями психики аборигенов. Их блеклая, коровья невоинственность в общем и целом устраивала его. Именно на этом фоне нервное и капризное его самоутверждение прошло как по маслу. Но в некоторого рода делах, задуманных на будущее, она могла стать препятствием, и господин аниматор раздумывал, как ему переформатировать ментальную платформу туземцев, дабы они стали способны на то, на что изначально способны не были.

На этих дорогах могли встретиться трудности. Его величество помнил, с каким трудом ему удалось внедрить у себя на дворцовой кухне приготовление рыбы, брезгливость Бунши и всех этих Клеопатр. Но внедрил же.

На очереди цыпленок!

Да и не только в цыпленке дело.

Председатель корпит в темном лесу. Долбит лодку, принудил крестьян к промышленному труду, по–своему формирует облик нового человека. И на что будет готов этот новый человек, остается только догадываться. Приходилось думать, кого ему противопоставить.

Для скрашивания скуки, пока не произошли события на берегу, о которых будет рассказано скоро, его величеству нужна была, конечно, и человеческая кунсткамера. Но никого, хотя бы отдаленно похожего на приличного шута, здесь не отыскивалось, о фокуснике или шпагоглотателе можно было только мечтать. Так, жили на царских хлебах придурки, показавшиеся забавными в какой–то момент: наконец–то проморгавшийся де Голль; к нему в пару, следуя банальному принципу дихотомии, он подселил губастого толстяка, также недавно выздоровевшего и названного — угадайте с трех раз — Черчиллем. Одно время они ему надоели своей обнаружившейся после выздоровления заурядностью, и он захотел прогнать их на дальние хутора, но они однажды подсказали ему гениальную развлекательную идею — карты. Играли они, конечно, не в карты, когда он за ними подсмотрел, а были это банальные камешки, и тут уж он сам развил богатейшую идею. От примитивных костей — к преферансу. Нашлись растения с достаточно прочной, шершавой листвой, пригодной для нанесения знаков. Обратил внимание его величество и на то, что партнеров очень заинтересовал момент писания «пули». Им нравилось, что сыгранное фиксируется, и они с сожалением наблюдали, как после каждой партии пуля стирается царской подошвой.

В благодарность за невольную подсказку он сделал их первыми своими партнерами и — удивительное дело — не ошибся с выбором. Старики быстро и неплохо усвоили смысл карточной игры и не только в обыкновенном «дураке» вдруг выказывали неожиданную изобретательность и ловкость. Царь побожиться мог, что не учил их тому и этому, навык сам пер из глубин натуры. Они постигали карточные правила с той же опережающей легкостью, как дети осваивают компьютер. Оставалось признать, что они или были заядлыми игроками еще до того, как заболели, или что карточная игра работает по глубоким природным правилам, данным всякому человеку априори.

Чтобы составить «игру короля», требовался еще один партнер. Хотел его величество привлечь к столу человека, пользовавшегося его самым большим доверием, — Афрания, но тот уклонился, и, надо признать, правильно сделал: хорош начальник тайной службы, торчащий все вечера на самом освещенном пятачке государства. Вечерами, украшенный пучками светящихся веток, «игровой стол» ярко смотрелся в небе Вавилона. Афрания он «обрел» случайно — вдруг обнаружил, что за ним по пятам следует какой–то худой, особенно чернокожий молодой человек, и сначала решил, что это шпион Председателя. Но требовательный допрос позволил сделать вывод: следит этот человек просто по склонности своей натуры, а не в чьих–то интересах. Глупо было не использовать такую яркую личность не по назначению, среди дикарей так мало было людей с выраженными склонностями.

Первый утренний доклад, по сложившейся традиции, принадлежал Помпадуру. И почти никогда не содержал ничего интересного. Помпадур высматривал, не появилась ли где новая, еще не попавшая в сети сладострастного царского воображения привлекательная убудка. Это была реальная проблема, пресноводные гаремные рыбы его почти сразу же после первого контакта переставали волновать, а наслаждаться женским телом хотелось. Спасение было только в расширении ассортимента. С этим было сложно. То, что Помпадур рекомендовал, слишком уж не подходило его величеству. Надо сразу сказать: ни о какой педофилии не могло быть и речи. Дети обоих полов его не интересовали. Можно ли было поставить это царю царей в заслугу, трудно сказать. Вот если бы у него такая склонность была, а он ей не поддавался, — другое дело.

В общем, его величество сексуально скучал, набравшись посильнее, иной раз устраивал себе гаремный гон с выкрутасами, но чем дальше, тем реже.