Михаил Попов - Колыбель

Денис подумал про Астерикса, но вслух, конечно, ничего говорить не стал.

— Будем считать, ты объяснил, а я понял. Интернета у нас нет, и нигде нет.

— Про «нигде» я бы не спешил.

Денис встал с табурета. Взял с буржуйки закопченный чайник, налил в облупленную эмалированную кружку кипятку. Он был в отцовских кальсонах, героически неведомым образом отстиранных большеглазой супругой, и сам он был более–менее отмыт, на что ушло три чайника теплой воды и пять минут приплясывания в ледяной ванне.

— Так вы сейчас вообще без источников информации?

— Почему? — вроде как даже обиделся за свою нынешнюю цивилизацию Иван Степанович. — раньше — да, было время, когда только листовки повсюду клеили, а теперь радио.

На холодильнике в углу комнаты виднелся маленький транзисторный приемник с примотанными к спине синей изолентой квадратными старинными батарейками.

— Вообще, стало получше, получше стало, прогресс явный. Я, надо тебе сказать, верю в путейцев. Просматриваются элементы порядка. Приятно, когда власть в форме. ты знаешь, это греет. Раньше махновщина была и блокпосты на каждом перекрестке, а теперь садись в автобус и хоть по всему Садовому… Да, и керосин! Раньше мы, бывало, в это время уже спать укладывались, а теперь — иллюминация. Нет, путейцы — это сила. Порядок.

— «Порядок». Они меня давеча чуть из электрички на полном ходу не выкинули. А я просто не ту ладонь показал, без штампа, — сказал Денис.

— Издержки, дорогой, временные неурядицы. Зато, ты сам говорил, прямо из Домодедова сюда прямым рейсом до Павелецкого вокзала.

— Нет, не прямым. Пришлось еще поплутать, приехал я на Курский, но это ладно. — Денис отхлебнул из кружки, обжегся, и ему это было приятно.

Жена напряженно смотрела на него, ожидая продолжения разговора. Женя выглядела очень хорошо в этом своем черном лыжном костюме, можно сказать, даже стильно. Темные круги под глазами, огромные черные глаза, отточенная голодом фигурка. Он знал, что томит ее своим неторопливым отхлебыванием. В общем, он не имел права на претензии, но главное, чтобы она не вообразила себе этого. Да, разругались, да, уехал, не подумав, что будет со стариком — тогда, правда, еще ходячим, и, вернувшись с того света почти через два года, он, узнав, что тут произошло…

— Ну, так как это произошло? Ходил–ходил, а потом…

— Никакого «потом», — сухо сказала Женя.

— Ты не дергайся.

— Я не дергаюсь.

— Ты давай не буянь, — вяло вступился из–за буржуйки Иван Степанович.

— Я не буяню, папа, я разобраться хочу.

Денис встал, прошелся по комнате от заплывшего льдом окна до кучи своих шмоток, сваленных на пол.

— Я возвращаюсь, а моя жена…

— Брошенная, заметь.

— Но все равно — законная.

— Тайга — закон, — сообщил Иван Степанович.

— У нас не тайга! — окрысился на него сын, оперся при этом на буржуйку, обжегся, зашипел.

— Жаль, — сказал дед, — в тайге, рассказывают, нормально: охота, орехи, и плевать на всех.

— Россия будет прирастать Сибирью. — Денис приложил ладонь к ледяным тропикам на стекле. — Чистая Убудь!

— Не ругайся, — тихо попросила Женя.

— Я еще не ругаюсь.

— В чем я виновата?! — В голосе жены блеснули слезы.

Денис некоторое время с садистским спокойствием рассматривал ее.

— Все еще любишь меня, да?

— Что?!

— Понемногу всегда и все есть. Надо знать где, — опять подал голос Иван Степанович. — А то, что ничего здесь не было, зуб даю.

Денису не нравились тон отца и вульгарная напускная бодрость. Он хотел что–то сказать по этому поводу, но опять повернулся к жене:

— Кстати, а кто он такой?

— Я же тебе уже говорила, называться не захотел.

Денис отнял ладонь от стекла. С той стороны в маленький неровный иллюминатор глядела кошка. Денис снова внимательно поглядел на жену:

— Послушай, а его не Александром звали? Не дядей Сашей? Впрочем, что это я, было бы совсем что–то невообразимое. Я ему ничего не говорил, кроме самых общих вещей, ни адреса, ни имени. Слушай, а он не такой худощавый, не очень высокий? Седина на висках.

— Нет, пузатый он, — сказал насмешливо Иван Степанович и радостно закашлялся, как будто был рад срезать сына.

— А почему он не назывался? А, ну да, анонимность, чтобы потом у ребенка не было раздвоения семьи.

Женя встала, тоже подошла к окну, какое–то время смотрела в заплывающую новым ледком ладонь на стекле. Ровный, вялый свет лампы и нервные блики из–за дверец буржуйки освещали ее очень выгодно. Так и хотелось подумать: какая женщина! Денис удержался и не подумал.

— С голодухи чего не покажется, — прозвучала очередная отцовская мудрость.

Женя обернулась и увидела, что Денис ее не слушает, откинулся спиной на бок телевизора, улыбается, закрыв глаза.

— Что ты?

— Я должен найти его.

— Думаю, это невозможно.

— Он часто приходил, пузатый. — Иван Степанович мечтательно хрюкнул. — таскал и молочный порошок, и даже шоколад.

Денис открыл глаза:

— Ты знаешь, он и мне кажется странным, этот твой спаситель–усыновитель. Не вписывается в мои расчеты, неоткуда такому взяться. Не мог товарищ Ефремов так растолстеть.

— Кто? — неожиданно поинтересовался Иван Степанович.

— Мой напарник, инженер, очень хитрый, гад. Мы вместе заседали на одном забавном, но обитаемом черт знает кем острове.

— А-а, — сказал дедушка, сочтя эту информацию исчерпывающей. — Слушай, а у нас есть хотя бы нож?

— Зачем? — резко перевернулась на диване Женя, лицо было очень заплаканное и испуганное.

Денис вернулся мыслями и пальцами к бороде:

— Нестерпимое желание побриться. Мы же будем ходить в гости! Знакомые какие–нибудь остались?

— Знакомые? В гости? — Женя размазывала по оленьему лицу последние слезины.

— А говоря честно — смешно. Пока я был здесь и старался изо всех сил, семейка не разрасталась, а как только исчез, так сразу пожалуйста. Ну правда смешно.

— Если ты не прекратишь…

— Да прекращу, на кой черт ты мне… тебя дергать. А вот его, пузатого вора и благодетеля в одном флаконе, я сыщу. Он здесь, в городе, не мог он, насколько я понимаю, таскаться сюда издалече.

— Включи, Женя, включи, включи! — заканючил Иван Степанович.

Денис никак не мог привыкнуть к придурковатому поведению отца, куда–то пропали его неторопливая величественность, зачесанная назад седая волна, породистый рокот голоса; раньше его никогда не было жалко, а теперь вот стало. Жалость вытесняет уважение. Интересно, что старику важнее?

Женя щелкнула тумблером на транзисторе.

— …ждународные новости: активисты трудовой армии Богемии и подрывники ассоциации старых пивных продолжают сжигать по одному турецкому рабочему возле ратуши Зальцбурга. Плавучий архипелаг из шестнадцати сцепленных круизных лайнеров продолжает дрейфовать по направлению к Бристолю, но топливо и продукты продолжают сбрасывать прямо в канистрах с вертолетов свободной жжжжжжжжжжжжж… Наконец налажено сообщение между Манхэттеном и Нью — Джерси, это, конечно, не старый мост через Гудзон, но сделан большой шаг… отчаянные верхолазы наконец достигли смотровой площадки Эйфелевой башни, Жан Мишле, лидер команды веселых смертников, сказал в интервью, что перед ним открылся удивительный вид…