Михаил Попов - Ларочка

В этом доме повсюду были глаза.

Надо признать, что маман, Елеонора Витальевна никогда не следила за ней. Более того, она старалась никогда с Ларисой нигде не пересекаться, старалась не знать, что она творит с интерьером и обедом. Лариса не могла бы даже сказать, что мадам ею недовольна. Та принимала все услуги со стороны Ларисы, оказываемые и дому, и ей лично, со спокойной, равнодушной благодарностью, почти не замечая их. Нет, она хвалила и борщи, и пельмени, и запеканки, но при этом оставалось впечатление, что тут же забывала ею сказанное. Лариса взяла на заметку эту манеру, считая их проявлением истинного аристократизма. Благодарить, не считая себя чем–то обязанной за сделанную тебе услугу.

Мадам выпархивала по утрам накрахмаленной бабочкой из замшелой пещеры, не неся на крыльях своих одеяний никаких признаков домашнего запустения. Надо было понимать, что ее устраивает, как Лариса стирает ее ежедневно переменяемые блузки.

Нора была упертее в этом смысле, и как будто никогда не переодевалась: непрерывные брюки и растянутые водолазки, и демонстративное пренебрежение к косметике. Лариса попыталась с ней поговорить на эту тему: мы же молодые, надо это помнить, придется же еще хомутать какого–то мужика — но натолкнулась на тако–ой взгляд, что побежала жаловаться Руле.

— Она что, считает, что у меня одна извилина, да?

— Да, нет, — ласково морщился норин брат, — просто у нее другие интересы. Не шмоточные.

— Да? А у меня, значит, шмоточные?

Рауль даже заерзал на месте.

— В том смысле, что ты красотка, а ей не дано. Очки, спецхран, неправильные латинские глаголы. А ты цветешь, тебя преступно содержать в обычном магазинном тряпье. Повторяю, ты красотка.

— Я отличница! — С вызовом сказала Лариса, что было почти правдой, она сдала сессию всего с одной четверкой.

При этом, что касается обедов, Нора не играла в глупую гордость. Лопала, что подают, и просила добавки.

Лариса между тем, по большому счету, была спокойна. Рауль не заводил разговоров о том, что неплохо бы им было оформить их отношения, но она и не настаивала. Слишком уж было ясно, до какой степени молодой фарцовщик запал, он и дня не может прожить без привычных приключений в кровати. Лариса даже жалела его, оттягивая момент такого разговора, воображая себя анакондой, уже подползшей вплотную к беззащитному кролику. Пусть пока дохрумкает последнюю морковку.

Но пыталась — очень осторожно — выяснить у Рауля, как его родственники относятся к ней. Несмотря на всю уверенность в своих ценных качествах, и в том, что Рауль прочно приторочен к ее крепкому бедру, она была снедаема тихим любопытством: как ее оценивают? Кем она кажется этим двум женщинам. Скорей всего они ведь восхищены ее чистоплотностью, и кулинарной изобретательностью. Рауль почти пропускал эти вопросы мимо сознания, стараясь показать, что все нормально, и нечего беспокоиться о таких чепуховых мелочах. Охотно соглашался признать, что «жрачка теперь у нас — во!» — он поднимал большой палец. Пару раз цитировал Нору на ее счет: «Она приехала в Москву, чтобы ее прибрать», это выглядело как шутка, вроде бы и дружелюбная, хотя и с каким–то не до конца понятным оттенком.

— Им что, не нравится, что я убираюсь?!

Руля прищуривался и выпячивал губы, как бы говоря: да ладно тебе.

— Я могу больше не брать тряпку в руки.

— Да, нет, нет, убирайся, если хочешь, и сколько хочешь.

Лариса остолбенела: все вдруг стало выглядеть так, что она борется за право бегать по квартире с веником. Не осчастливливает, а набивается. Дальнейшие разбирательства по этому поводу Руля норовил прекратить с помощью напористых поцелуев, и увлекал ее в сторону койки, где сглаживались сами собою неудобства беспробудного быта.

Однажды Лариса влетела в комнату с решительным лицом.

— Слушай Рулик, Нора какая–то совсем странная.

— А что такое?

— Я к ней, а она даже как бы и не заметила меня. Я понимаю, что я здесь никто… — Лариса решила использовать удобный плацдарм перенесенного оскорбления для атаки на стену загадочного молчания Рауля, за которой он прятал карту своих планов их общего будущего. Сегодня не отвертится!

— Оставь ее в покое.

— Ах, вот ты так со мной заговорил?!

— Лара, у Норы неприятности.

— И это повод…

Рауль закрыл глаза и медленно втянул воздух.

— Послушай, у Норы неприятности.

— Какие?

— Не может получить отзыв на свой диплом. Или реферат, я не помню.

Лариса поняла, что разговор на важную для нее тему сегодня не состоится.

— Почему не может?

Рауль хмыкнул с мрачно–иронической улыбкой.

— Еврейское счастье.

— Я не понимаю.

— Да я и сам не понимаю за что нам все это и столько лет.

Лариса продолжала на него смотреть непонимающе.

Заболел дядя Иван Иванович, никогда не болел, а тут заболел, инсульт. Невменяем. Писать отзыв должен Шамарин, зам. А он, видишь ли Ларчик, известный ксеноглот.

— Кто?

— Ну-у, жидоед. Дальше объяснять?

Лариса подумала, и сказала, да, объяснять.

Из короткой лекции Рауля ей стало известно, что все командные высоты в русской академической науке, и не только в ней, захвачены патологическими антисемитами, людьми бездарными и мстительными. Они сами не способны к шевелению мозгами, и ненавидят всех, кто к этому способен. Такому крупному авторитету, как «раковая шейка», они повредить были не очень в состоянии, хотя тоже, надо сказать, пытались, «он всегда был им слишком нужен, кто–то ведь должен был сочинять им новые бомбы и ракеты, у самих–то башки не хватает». Все время дергались — что делать с академиком Янтаревым? То посадят, то с помпой выпускают. Теперь он хворый, ушел от дел. Но гадить продолжают, теперь опосредованно, отыгрываются на родственниках.

— На тебе тоже отыгрывались?

Рауль очень внимательно посмотрел на предмет своего горячего обожания. И тихо сказал.

— Нет, я ушел из аспирантуры сам. Надоело жить на копейки.

Лариса сидела в задумчивости, мяла в руках мокрую тряпку. В душе у нее шевельнулось какое–то неприятное, мутное воспоминание. Да, эта бредовая история с белорусским национализмом. Ей казалось, что она вместе со всем прошлым закатана в асфальт надежного презрения к сварочному поэту.

Рауль по–своему истолковал ее молчание.

— Ты что, краса наивная, может быть, и про черту оседлости ничего не слыхала?

Лариса что–то, конечно, слыхала, но вдруг поняла, что ни за что не смогла бы ответить что именно. Она отрицательно покачала головой. Рауль хмыкнул и прочел ей лекцию на «эту тему».

Лариса слушала не очень внимательно, она слишком полностью доверяла словам Рауля, поэтому ей не нужно было над ними задумываться, они просто падали на дно ее сознания, запечатлеваясь там навсегда. Да, в целом–то она считала себя сильной хищницей, играющей с обреченным зверьком, но что касается поднятой темы, она сразу и полностью признала превосходство и авторитет Рули. Открылся вдруг занавес, предстала действительная панорама жизни. Наряду с этим оглушающим открытием, где–то сбоку шевелился небольшой конкретный стыд: как это ей пришло в голову донимать несчастную Нору бытовой чепухой, когда она есть жертва всемогущего антисемитского государства.