Михаил Попов - Ларочка

— И тогда он расстегнул ремень.

— Ой–ей–ей, девочка мне пора, мне надо идти. — Вскинулась белобрысая Света Михальчик. Дернулась было к выходу, но цепкие пальцы более устойчивых в нервном смысле товарок, пригвоздили ее к месту. Не сбивай рассказа!

Света захныкала, но это никого не тронуло.

— И тогда…

Пронизанный струями пыльного света из узких окошек вагончик, замер, даже перестало пахнуть застарелым мазутом.

Ларочка еще раз набрала воздуха в грудь, которой предстояло очень и очень развиться будущем.

— И…

Неплотно прикрытая дверь вагончика распахнулась, и в проеме показалась бесформенная и кажущаяся громадной и угрожающей мужская фигура. Разумеется, все офицерские девочки решили, что это явился он — олимпиец.

Взрывом общего визга рыбака, носившего по странному совпадению имя майор Рыбаков, просто выбило вон из проема, и он пропустил свору верещащих девчонок, как стайку рыб в разрыв невода.

Ничего не понял, всего лишь зашел за банкой накопанных червей, а тут шабаш юных вакханок (если он знал это слово).

Понятно, что волнующая повесть о ларочкином приключении мгновенно распространилась сначала по военному городку, а потом и другим городским кругам. Самым клейким ее местом был не озвученный конец. Женскую половину слушателей больше всего заинтересовал сам факт — с чьей именно девочкой произошло такое щекотливое приключение. «Ах, Конева!» Мужскую интриговало, насколько далеко после расстегивания ремня зашло дело.

Но тут начиналась тишина. Трудно сказать почему, Ларочка пресекла попытки повторных пресс–конференций на эту тему. То ли поняла, то ли почувствовала, что если она расскажет все, то перестанет взывать живой интерес, и останется ей лишь один только нездоровый. То ли руководствуясь еще каким–то диким девичьим капризом. Психология существ этого пола и возраста за гранью понимания какой бы то ни было психологической науки.

Вместе с тем, она постоянно оставалась в центре внимания, и не только недокормленных запретным плодом одногодок из гарнизона. Они то всеми силами отдались служению жутковатой тайне пола. То и дело какая–то Наташа, или Света, подбегали к ней и страшным шепотом сообщали что «видели его!» И тогда приходилось всей, быстро разрастающейся толпой лететь или к керосиновой лавке, или к пункту заготовки вторсырья, или к книжному магазину возле автовокзала.

И каждый раз случалось одно и то же.

Мужики, отловленные бдительным вниманием подружек, ну ни в малейшей степени не походили под описание сделанное на первом выступлении Ларочки в вагончике на берегу. Это были лысые толстяки, носатые с бородкой, а то и вообще одноногие дядьки на протезе.

Ларочка сначала волновалась, потом начала злиться, а уж когда со своей «информацией» к ней подкралась Катька Куркова, приехавшая в город через неделю после события в кочегарке, Ларочка надавала ей по физиономии. После этого решили, что она «истеричка».

Взрослые, до которых эта история то же не могла не дойти, понимающе кивали головами — " а что вы хотите, девушка пережила такой кошмар». И пытались осторожно поговорить с родителями и бабушкой Ларочки.

Те, искренне не понимали, о чем идет речь, даже шарахались от всяких попыток разговора по душам. У них были свои основания не впускать никого во внутреннюю жизнь своей семьи, и приходили в ужас от одной мысли, что посторонние начали догадываться об их тайне.

«Какие они странные, эти Коневы»

«Да, уж».

«Я всего лишь сказала Нине, покажите хотя бы ее врачу».

«А она вылупилась на меня, и говорит — кого?»

" Как кого, говорю, неужели непонятно!»

«Да что с ней может случиться!?»

«А если забеременеет, что будете делать?»

«Да, кто в таком возрасте беременеет?!»

«А я только прочитала в «Науке и жизни», что в Бразилии девочка, которая в восемь уже родила».

Нина Семеновна, подвергавшаяся этой деликатной попытке поговорить, заорала страшным голосом и, отпихнув слишком добрососедски настроенную подполковницу, убежала из магазина, роняя из хозяйственных сумок батоны и яйца.

Конечно, по гарнизону и городу поползли все более чернеющие слухи.

Чем бы это кончилось сказать трудно, но дело в том, что Коневы вдруг уехали из гарнизона.

Капитан, несмотря на всю свою мягкотелость и неспособность к отстаиванию своих интересов, добился перевода. Да еще и в область, да еще и на майорскую должность.

В гарнизоне к этому переводу отнеслись с пониманием, и даже поползли слухи, что таинственный владелец того самого ремня не простой человек.

Накануне отъезда было устроено по настоянию Виктории Владимировны (кстати, остававшейся для отдельного проживания в одной из комнат гарнизонного дома Коневых и при своей стильной работе в салоне красоты) некий вечер прощания. Помимо членов капитанского семейства, в числе приглашенных были еще и старший лейтенант Стебельков с супругой и трехлетним сыном — им доставалась большая часть жилплощади убывающих Коневых, а так же Лион Иванович, соученик Виктории Владимировны по Ленинградскому институту культуры. Автор скетчей и комических сюжетов в основном для коллективов художественной самодеятельности, но иногда прорывавшийся и на профессиональную эстраду, перебравшийся проживавший к тому моменту в Москву. В общем, человек из мира большого искусства. Маленький, ловкий как хорошо одетая обезьянка, в бежевой тройке с бабочкой, в очках без оправы, и с часами на цепочке. Вся эта сложная экипировка производила должное впечатление, почти все приглашенные немножко робели, несмотря на всю доступность и деликатность, и легкую смешливость гостя.

Виктория Владимировна подавала его как центральное блюдо своего пира, как какая–нибудь сиамская императрица потчует гостей редким жареным скорпионом.

Конечно, Лион Иванович прибыл к гарнизонному столу не специально, это было бы слишком. Просто в окрестностях городка вмещающего танковый полк, находился старинный монастырь, где происходили съемки слезливо–исторического кинополотна под условным названием «Полонез Огинского», а однокорытник Виктории Владимировны состоял в сценарной группе, и имел шанс даже оказаться в титрах по итогам работы.

Конечно, демонстрируя уровень своих творческих друзей, Виктория Владимировна очень поднимала свой статус. Она собиралась появиться с Лиошей и в своем салоне, и организовала через майора Глуховца, начальника гарнизонного клуба, вечер–встречу с «известным деятелем кино», но для начала и с самой большой педалью подала скетчиста у себя за столом, в домике над Чарой.

Стебельковы были в отпаде, кажется, так тогда говорили. Незаметно для них самих этим застольем устанавливался на годы вперед стиль их отношений с работницей салона красоты. Конечно, это будет что–то вроде добровольного радостного рабства: их мальчишка, когда подрастет, будет бегать в магазин, старший лейтенант чинить бытовую технику, а мадам Стебелькова гладить и возможно даже стирать для подруги Лиона Ивановича.