Михаил Попов - Ларочка

— Документики наши важные положим на переднее сиденье.

— Можете выкинуть в канаву.

— Не понял.

— Еще час назад, это были документы государственной важности, а теперь это плохая туалетная бумага.

Лариса откинулась на сиденье.

— У вас курят?

— С этого момента да.

После нескольких затяжек:

— Я никогда не видела человека в такой истерике. Сначала он даже не хотел меня видеть. Даже хуже, он сделал вид, что при смерти, видите ли, у него инфаркт.

Колбасники потер переносицу горлышком бутылки от шампанского, которую собирался откупоривать.

— У кого инфаркт?

— У Александрова, моего шефа! Только у него нет инфаркта.

Вопрос колбасника сыграла роль искры, и опять все воспламенилось.

— Ведь все было оговорено, и все время одни кивки в ответ. Только доехать до Старой площади и поставить подпись. И тут его невестка мымра нарисовывается — у дяденьки сердечный приступ. Я почти сразу начала хохотать.

Бабич–старший уже обирал фольгу с горлышка.

— Но мне то видно, как он бегает по галерее, руками размахивает, то есть, спорит со мной. Глаза в глаза не может, а вот так, заочно, театрально, со всякими словами, это ему только дай. Да еще, видать, воображает себя чуть ли не в белых одеждах, какой он кристальный. «Он хочет остаться порядочным человеком, — говорит сука–невестка, — он не подаст руки людям, к которым я его заманиваю». Заманиваю, представляете?!

Колбасник сдвинул брови, ах, ты, боже мой, какие страсти!

— Ну, объясните, почему, если кто–то хочет остаться порядочным человеком, другой из–за этого должен греметь под фанфары?

В ответ хлопнула шампанская пробка. Причем, так удачно, что облила только кавалера.

Лариса несколько секунд сидела в ступоре, а потом вдруг расхохоталась. Как бы перепрыгнув из одной ситуации в другую. И в знак прощания с прежними заботами крикнула, перед тем, как приложить горлышко бутылки к губам.

— Да он просто, трусливое чмо, а не морская пехота. Так опозорить нашу такую армию.

— А, не захотел в депутаты? — Сообразил наконец–то Бабич–старший.

Лариса отхлебнула, найдя в шампанском новую энергию для возмущения.

— Ну, не могла же я просто так уйти. Рушится целая пирамида, сорок человек подогнаны один к одному по единственной схеме, и все должно пойти к черту, из–за старого неврастеника из морской пехоты. Я сказала, что уйду, только после того, как поговорю с ним. А она, невестка, мне говорит, что если вы поговорите с ним, то убьете его. Мол, вы любите гулять по трупам, так я вам этого не позволю. Это я‑то по трупам? Аристарх умер в объятиях жены, и ничего ничегошеньки у нас не было, спросите хоть у сынка вашего.

— Чего у него спрашивать, у дурака.

— Нет, все–таки, думаю надо что–то предпринимать, но в этот момент из дверей появляется еще и внучка. Ссыкуха, певичка, шестнадцать лет, два аборта. И говорит прямым текстом: а не пошла бы ты вон отсюда кагэбешная профура!

— Профура это что–то церковное? — Вдумчиво поинтересовался Бабич.

На секунду Лариса пресеклась, а потом прыснула. Чувствовалось, что она уже до шампанского приняла коньячку.

— Нет, это не церковное, это кагэбешное.

— Так надо было дать ему по морде.

— Так я обалдела. Вот они, оказывается, кем меня все эти годы числили. Помалкивали. А устами младенца заговорили. Я ее к таким докторам устраивала, и она мне!..

— Поехали! — Скомандовал колбасник шоферу. — Куда? — Наклонился он тут же к даме.

— В славянский бардак.

— Базар, может быть?

— Да теперь уже все равно, и давно. — Лариса расслабленно закрыла глаза, но через секунду вскинулась.

— А если напролом. Бумаги все со мной? Пажитный меня ненавидит, я его не знаю. Минус на икс может ведь дать плюс. Давай, как тебя там, Васятка, разворачивайся, на Старую площадь.

Бабич старший мягко взял ее за руку.

— Не получится.

— А вдруг получится?!

— Шамарин ничего не подписал.

— Что-о?!

Она опять обмякла.

— После всего, что он со мной сделал! — Прошептала она, медленно и обреченно отваливаясь на спинку сиденья.

Колбасник возбужденно раздул ноздри. Посмотрел на бесчувственное лицо Ларисы, вынул сигарету и так уже полувывалившуюся из ее рта, стряхнул пепел в одну из роз, и дал команду.

— В бардак, Васяка.

— Девятое апреля. Английская бит–группа МУД, построенная гением продюссера Чиниа и композитора Чепмена, по типу таких групп как «Смоки», «Свит».

Лариса перевернула лист альбома.

— Двадцать третье августа. Рик Спрингфилд. Является автралийцем по происхождению. Всю сознательную и творческую жизнь провел в Америке, куда приехал в юности сделать операцию на глазах, и где остался…

Еще один лист.

— Двенадцатое октября. Статус Кво. Очень старая английская команда. Заслуженные, умелые мастера прозрачного рок–н–ролла и бодрого, попсового ритм–н–блюза…

Закрыв альбом, Лариса прочла на обложке.

— «Рок–календарь». Что это, папа?

Капитан Конев хмыкнул.

— Это еще что. Пойдем покажу. Только набрось пальтишко.

Выйдя из подъезда, капитан бодро и вместе с тем как–то обреченно зашагал вдоль дома, завернул на угол, между двумя облетевшими липами, распугивая воробьев прыгавших возле заснеженной мусорки, вывел дочь к чугунной ограде городского парка. В ограде была, естественно выломана дыра каким–то былым силачом.

— Пошли, пошли.

Лариса поправила пальто на плечиках аккуратно, с достоинством нырнула в проем, оставив клуб сигаретного дыма снаружи.

— Вот!

Тут была еще одна мусорка, но поменьше. Куча обожженной фанеры, некогда, видимо представлявшая собой какие–то микроскопические конструкции. Как будто спалили макет некого города. Да нет, не просто города.

Николай Николаевич присел, поднял мизинцем грязный фанерный фрагмент.

— Узнаешь?

Лариса, прищурившись, затянулась. Это явно был кусок Кремлевской стены.

— То есть, с Москвой покончено, и сын подался на Запад.

Капитан отшвырнул обломок, вытер руку о бушлат.

— Я ж тебе и писал и звонил. С парнем творится. Он вдумчивый, себе все тихо в голову думает. Не хамит. Альбом с музыкальными картинками стал клеить года полтора назад.

— Откуда он все эти сведения наковырял? — Усмехнулась Лариса.

Отец пожал плечами.

— Да у нас тут и польское телебаченне, и все что хочешь. Только это уже прошлая напасть.

— Что?

— На альбом ему уже давно плевать, иначе бы я его не добыл у него. Теперь хуже.

— Да-а? Рассказывай, рассказывай.

Капитан вздохнул.

— Теперь он тутэйший.

— Что это?

Капитан развел руками, поясняюще встряхнул ими, потом, наконец, придумал слово.

— Здешние, значит, по–белорусски. Тутэйшие. Мода у нас теперь такая. Доказывают, что истинная православная Русь была здесь, а там у вас какая–то Московия дикая. Есть знатоки