Михаил Попов - Ларочка

— Так, ну с переездом мы решили.

Михаил Михайлович вызвал секретаршу, протянул ей листок со списком фамилий.

— Пригласите ко мне. Только не надо, чтобы об этом знала Лариса Николаевна. Она, кстати, пришла?

— Да. — Кивнула Саша. Девушка не знала, что думать. Явившись сегодня на работу намного раньше обычного времени, шеф продиктовал ей приказ об увольнении Ларисы Николаевны Коневой с занимаемой должности. После знаменитой материнской конференции заместительница исчезла почти на месяц, никому ничего не объясняя. Не рассказывать же, что тебя сняли с поезда в состоянии тяжелейшего нервного приступа, вязали руки полотенцами, чтобы она на них чего–нибудь не перерезала. Неделю пролежала под капельницами в госпитале Бурденко (Гапа помогла, оставаясь нема, как могила), потом две недели в родительском доме, потом поездка в бабушке. Михаил Михайлович с каждым днем ее незаконного отсутствия укреплялся в уверенности, что он имеет моральное право ее прогнать.

И вот, наконец, сегодня подписал.

Саша все утро готовилась к чему–то похожему на землетрясение. Наверно, думала она, шеф тоже очень боится, почему и собирает себе на подмогу целую бригаду. Если бы не было так страшно, то интересно было бы посмотреть на историческое событие.

Вернувшись в предбанник, Саша обнаружила там невысокого полноватого мужчину лет пятидесяти, одетого с неталантливой небрежностью: потертые, джинсы с мокрой бахромой, черный, растянутый свитер, лицо неприятное, щекастое, непривлекательная седина, бледная, жалобно торчащая из свитера шея. Он все время шмыгал тонким, крючковатым носом. Ему нужна была Лариса Николаевна. Саша тут же ей доложила — посетитель.

— Кто такой?

— Ой, я забыла спросить. — Побледнела Саша.

— Я тебя выгоню. — Сказала Лариса. — Сколько лет ты сидишь в предбаннике, и не усвоила самых простых вещей. Что за посетитель, какой из себя?

Секретарша как могла описала его. Сидевшая за столом хозяйка кабинета вскинулась.

— Что, что? — Ее интерес показался секретарше совершенно неадекватным. Ее как будто ее всю затрясло. — А ну сюда его! Нет, погоди, я сама!

Она резко встала, и вышла в предбанник, там ей навстречу поднялся из кресла смущенный господин Перков.

— Не ждала? — С явно отрепетированной, напускной нагловатостью поинтересовался он, прилизывая ладонью отставшую прядь.

Совершенно погасшая Лариса пробормотала. По описанию секретарши, ничего не сказавшей о возрасте гостя, она решила, что это Егор.

— Ждала. Но не тебя.

— Войти–то позволишь?

— У меня мало времени. — Сказала она, пропуская его в кабинет.

Михаил Михайлович оглядел собравшихся. Здесь были: Прокопенко, Волчок, Бабич, Милован. Последней прибежала Галка, теряясь в догадках, с чего бы это заинтересовались ею?

Шеф хмурился, прохаживаясь вдоль стола.

— Я должен с вами посоветоваться.

Собравшиеся переглядывались.

— Мне сейчас позвонили, какой–то незнакомый женский голос. Надеюсь, это не жестокая шутка.

Теперь никто не переглядывался, все смотрели на шефа.

— Дело касается Ларисы Николаевны.

— Сколько мы не виделись, Лара? — Гость оценивающе оглядывал кабинет, прошелся вдоль короткого стола для заседаний считая толстыми пальцами стулья. Сел в кресло с самым хозяйским видом.

— Много лет, и я бы не отказалась, чтобы ты снова пропал на столько же.

Гость грустно хмыкнул.

— Очень предсказуемая реакция.

— Раз ты все можешь предсказать, значит, должен был знать, что приходить не надо, зачем ты пришел?

Поэт Перков — Принеманский вздохнул, и вдруг обмяк в кресле. Начал медленно, слабосильно массировать на коленях свой скомканный, влажный плащ, намекая тем самым: видишь, что сделала со мной жизнь.

— Я пришел за помощью.

Лариса от неожиданности открыла рот. Он заторопился:

— Да, да, дело в том, что мне не к кому обратиться.

— Я была уверена, что ты давно уже сгинул, где–нибудь под забором.

— Да, Лара, я дважды был очень близок к этому. И именно что под забором. Покрутила меня жизнь на разные манеры. Я и завклубом был, и проводником, и в избиркоме работал, в области. Зоопарк сторожил.

— Ты же поэт. — С особым, прочувствованным презрением произнесла Лариса.

— Да, вот по этому поводу я и у тебя.

На лице у хозяйки появилась улыбка, как бы говорящая: ну–ка, ну–ка.

— Ты сначала объясни мне, как ты меня нашел?

Это ей и правда было интересно. Он тогда очень уж начисто исчез из ее жизни, ни ползвука о нем не доходило. Прошлое в этом направлении было как будто забетонировано. Но живой росток пробивается сквозь любое дорожное покрытие. Лариса презрительно взирала на это старое бледное растение.

— Как я тебя нашел? Очень просто. В одном хорошем доме дали адрес.

— В каком еще доме?!

— У Венедикта Дмитриевича, знаешь ведь такого.

— Как ты туда попал?!

В Ларисе было оскорблено самое сокровенное. Дом Поляновского она хранила в своем сердце как церковь высокого человеческого общения, прекрасно помнила, как непросто она сама туда проникала, а это жабоподобное жлобище просто выпрыгнуло из своего болотного небытия и сразу в алтарь! Нет в мире справедливости!

— Поэту повсюду есть вход. — Небрежно пояснил Перков, как будто уловил смысл ее возмущения.

Лариса медленно грызла свои губы.

— А почему ты мне чаю не предложишь, я же видел, у тебя там вон секретарша бегает.

— Это ты от робости хамишь, да?

Перков вдруг тяжело и глубоко вздохнул, переложил плащ на спинку соседнего стула, понурился

— Конечно. Хреновато себя чувствую, криз у меня был гипертонический, почки барахлят и давно. И задумался тихо так я — что после меня останется потомкам и друзьям? Собрал свои листочки, сложил в кучку, образовалась книжка. Она первая у меня, она же и последняя, наверно, будет

— «Мои пораженья»?

Поэт быстро, удивленно заморгал.

— Откуда знаешь?

— Я не знаю, я помню.

— А-а, нет–нет. То были «Мои любовные пораженья», я, кстати, принял твою опечатку, как родную. Она усиливает, и ты, вроде как бы чуть–чуть соавтор мне.

Лицо Ларисы перекосило.

— Спасибо.

— Да, ладно. Но теперь у меня совсем другое название. Я совсем другой смысл я вкладываю в слово «Пораженья». Оно идет не от поражения, как было, не от неудач в любви, а оттого, что я поразился, или был чем–то поражен до глубин натуры. Человеком, событием, чувством! Понимаешь? Я не оплакиваю свою несчастную, никому не интересную жизнь, но, наоборот, к миру рвусь с благодарностью, с восторгом почти!

— И ты решил, что я помогу тебе с изданием?

— Конечно. У тебя связи, Москва. Сдохну ведь, никто не вспомнит. А у меня… сын.

Он опять стащил плащ со стула и прикрыл им вытертые колени.