Михаил Попов - Пора ехать в Сараево

— Прошу отнестись к тому, что я сейчас скажу, с максимальным вниманием и, по возможности, без предубеждения. В последние дни открылись некие факты в жизни нашего Столешина…

— Вы про эти несчастные часы? — громко спросил генерал. Он постарался, чтобы его вопрос прозвучал не только громко, но и насмешливо. Его раздражало то, что профессор снова овладел всеобщим вниманием. Однако реакция остальных столешинцев на его выпад дала ему понять, что никому он сейчас не интересен со своими выпадами. «Некие факты» занимали общее воображение больше.

— Насколько я могу судить, все странности начались с этого мужика Фрола Бажова, с неизвестно откуда явившейся ему идеи, что вскоре или, вернее сказать, некогда он убьет нашего милейшего Афанасия Ивановича. Под воздействием этой идеи он явился сюда, инсценировал с помощью некоторых наших друзей что–то вроде медиумического сеанса… Василий Васильевич покраснел, но промолчал.

— Результатом этого спектакля были особого рода сновидения, поразившие все того же Афанасия Ивановича.

— Это был не сон, — сказал дядя Фаня из своего кресла.

— Ну, скажем так, это было не сновидение, а видение, ведь вы, если не ошибаюсь, утверждаете, что всё это видели.

— Утверждаю.

— Сначала был обморок Зои Вечеславовны, — мрачно поправила Настя.

Все поглядели на нее и были весьма поражены ее видом. Губы сжаты, под глазами круги, в глазах непонятно к чему относящаяся скорбь. Она что–то знает, предположили некоторые, но никому неохота была задумываться, ибо хотелось следить за рассуждениями профессора. Его поза и тон обнадеживали.

— Верно, сначала был обморок Зои Вечеславовны, — сказала Зоя Вечеславовна, неожиданно перебивая мужа. — К тому же я должна заметить, что эти три явления связаны между собой.

— Три явления?

— Да, генерал, три. Бредовая идея мужика, нелепое сновидение…

— Это был не сон.

— …Афанасия Ивановича и мой дурацкий обморок.

— Мы забыли еще кое–что, — сказала Настя.

— Что? — повернулись к ней.

— Например, заявление Тихона Петровича, что он непременно умрет в конце этого месяца.

— И Калистрат, — подал вдруг голос Саша. Все были очень удивлены его вмешательством. Смущенный Саша пояснил:

— Он ведь все ходит по имению и всем рассказывает, что через месяц пойдет на каторгу.

— Глупый мужицкий кураж, — несколько нервно отрезал профессор, — а что касается Тихона Петровича, тут у меня тоже есть объяснение. Человек, достигший преклонных лет, довольно часто ощущает приближение смертного часа. Это в известной степени говорит о, так сказать, полноценности его душевного состава. О зрелости души. У средневековых европейских народов существовало устойчивое поверье, что знание своего часа и смерть в своем доме среди родных и близких (двоюродных и жадных, подумал кто–то) при заранее приглашенном священнике — это не что иное, как счастье. Напротив, смерть случайная, а пуще того — смерть на чужбине, — это позор. В Венгрии, например, умерших внезапно хоронили в церковной ограде только за особо внесенную плату.

— Я не знаю, как там обстоят дела в Венгрии или Австрии, герр профессор, — улучил момент для контратаки генерал, — только Тихона Петровича я попрошу не примешивать ко всей этой чертовщине. Евгений Сергеевич примирительно развел манжетами.

— Совершенно с вами согласен. Собственно, я и сам утверждаю, что никакой мистики в том, что Тихон Петрович знает о своем часе, нет. И конечно, мы его не станем касаться в наших в общем–то праздных рассуждениях. Также я предлагаю отринуть и болтовню Калистра–та. По соображениям, правда, другого рода.

— По каким? — не желая идти на полное примирение, спросил Василий Васильевич.

— Хотя бы для того, чтобы не нарушать чистоту эксперимента, как говорят ученые. Больше возражений не последовало.

— Вы согласны со мной, коллега? — к Саше Павлову. Рыжая голова стыдливо кивнула.

— Вот и славно, вернемся теперь к тому пункту в нашем рассуждении, в котором мы свернули с прямого пути. Итак, мы имеем дело с неким аффектом, подразумевающим, смею утверждать, общую причину. О ней и пойдет речь.

— Это часы, — вздохнул Афанасий Иванович, вытаскивая свой карманный хронометр.

— Правильно, часы. Фарфоровый немецкий пивовар с бочонком под мышкой, что стоял на каминной полке в «розовой гостиной». Его узнал Фрол Бажов во время путешествия по дому. Он же отчетливо приснился, прошу прощения, привиделся Афанасию Ивановичу. И он же, наконец, вызвал страшную, необъяснимую неприязнь у Зои Вечеславовны.

— Да, да, мне вдруг нестерпимо захотелось с этими часами расправиться. Изувечить, истребить! — быстро сказала профессорша, причем сказала уверенно, без малейшего надрыва. Сказала и закурила, но руки у нее при этом ни в малейшей степени не дрожали.

— А я их просто украл, — тихо признался дядя Фаня.

— Ну что вы, — поспешил ему на помощь Евгений Сергеевич, — что вы, какое же это воровство? Это опыт. Вы просто хотели проверить, что станется с вашим видением, ежели оно захочет повториться, когда из него будет удален главный элемент. Правильно?

— Правильно, — согласился, но без жара, Афанасий Иванович.

— Признаться, окажись я на вашем месте, пожалуй, повел бы себя похожим образом.

— Сначала я хотел их выбросить в пруд, а потом спрятал в каретном сарае.

— В пруд было бы надежнее, — усмехнулся генерал. Дядя Фаня поднял на него печальные, покорные глаза.

— Нет. Пруд могут осушить. Когда–нибудь. И найти часы. Без меня. И поставить на полку. А спрятанные можно в любой момент пойти и разбить. Вдребезги.

— Ну так Зоя Вечеславовна их и разбила, — генерал встал, разминая затекшие плечи, — насколько я слышал, именно вдребезги. Наступила длинная и чем–то очень неприятная пауза.

— Это были не те часы, — прошептал дядя Фаня.

— Не те? — одновременно спросили несколько человек.

— Не те, — громко объявил Евгений Сергеевич, торжествующая нота дребезжала у него в горле, — да, должен признаться, какое–то время я и сам был смущен, увидев в руках Афанасия Ивановича целехонький «краденый» экземпляр. Ведь буквально за полчаса до этого Зоя Вечеславовна подробно рассказала, что она сделала со своим экземпляром. Потом меня пронзила одна мысль, и я ринулся в «розовую гостиную».

Евгений Сергеевич сделал подобающую паузу. Кто–то должен был не удержаться и спросить: «Что же вы там увидели?» Не удержался генерал.

— На каминной полке стоял третий экземпляр.

Груша и Галина Григорьевна одновременно и испуганно вскрикнули.

Профессор победоносно улыбнулся в их сторону.

— Я тоже был на грани испуга или чего–то в этом роде. Но, слава Богу, все разъяснилось. С помощью… Евгений Сергеевич юбилейной походкою подошел к Марье Андреевне, молчавшей все это время, и, подчеркнуто поклонившись, поцеловал ей руку. Потом распрямился и объявил: