Виктория Беломлинская - Де факто

Если сейчас назовет ее Машей, значит тогда, в лодке, был «он». Хотя тот казался мне как–то мощнее. Впрочем, была ночь. Овчина и «этому» придает довольно внушительные очертания.

— Боби Край, — сказал он и протянул мне руку,

«Не слабо!» — оценил я и повторил:

— Не слабо придумано!

И Марина тотчас же подтверждает мою догадку:

— Представляешь, Юрочка, я иду. И вдруг — Боря…

— А?! Боря… Ну, то–то же…

— Мужик! — говорит Боря. — Ты гуляй, у нас с этой женщиной свои разборки. Сечешь?

Так. Значит, это с ним Марина собиралась снимать комнату. Похоже, что так. Отвратительное чувство брезгливости подымается во мне, но в Марининых глазах я вижу какую–то жалобную просьбу и подавляю в себе желание действительно развернуться и уйти.

— Думаю, я не помешаю вам, поскольку я тоже, так сказать, лицо заинтересованное, — говорю подчеркнуто изысканным тоном, скорее всего абсолютно неуместным. Чувствую, что выгляжу по–дурацки, но что можно с этим поделать?

— Мужик! — Боби не то хлопает меня по плечу, не то пихает. — Ты напрасно втух в эту грязь.

Я понимаю, что под словом «грязь» он разумеет всего лишь «историю». Жаргон, на котором он говорит, — это его родной, единственно знакомый ему язык. Вообще, кажется, он может меня поколотить.

— А не лучше ли нам, — сам не знаю, почему, продолжаю валять дурака, — не лучше ли нам, — говорю я Марине, — пригласить Боба к нам? Выпьем чайку и спокойно…

— Чифирьку? — перебивает меня Боби с каким–то зловещим гоготком. И неожиданно оживившись, возвращает мне: «Не слабо придумано!»

До дома мы идем так: они с Мариной идут впереди, причем его рука лежит на Маринином плече. Он непрерывно мнет, тискает ее плечо и, главное, что меня особенно бесит, выдирает из ее кроличьей курточки щепки белого пуха. «Какого черта щиплешь?», — думаю я, уныло плетясь сзади. Пушинки отлетают ко мне, Марина то и — дело вертит головой, пытаясь подбодрить меня взглядом, но тогда его рука сжимает ей шею. Все это озадачивает меня. Я переполнен дурными предчувствиями.

— Честное слово, Юра, — говорит Марина уже на кухне. где я собственноручно бухаю в чайник полную пачку заварки. — Он просто подкараулил меня. Выследил и подкараулил. — Она говорит без всяких ужимок и, кажется, говорит правду. И еще кажется, что она чего–то ужасно боится.

— Юрочка, я умоляю тебя, — подтверждает она мои предположения, — будь с ним осторожен. Как–нибудь уговори его, он же псих! Да–да, что ты так на меня смотришь? Ты знаешь его родители мечтали, что я выйду за него замуж. Они сами его психом считают и думали. что, если он женится, это как–то будет влиять на него.

— Какого черта? — говорю я, но в это время Юлия Цезаревна, стоящая у плиты, то есть лицом к кухонной двери, с пронзительным визгом роняет из рук яйцо, которое собиралась разбить на сковородку. В дверях стоит наш гость с направленной на меня или Марину — я не разобрал — «пушкой» в вытянутой руке.

— Ты что идиот? — кричу я, но он так быстро спрятал пистолет в карман тулупа, что я не успел разглядеть, настоящий или игрушечный. Он, между прочим, наотрез отказался снять с себя овчину, должно быть, чувствовал себя в ней увереннее, массивнее, страшнее. (Я представ ляю, каким тощим он оказался бы, скинув ее.) Но в этом своем виде он мог напугать бедную Юлию Цезаревну до смерти без всякого пистолета.

Марина бросается помогать ей подтереть яйцо и, силясь нагнать на совок вязкую, переливающуюся лужицу. на полной артикуляции заверяет, что это была шутка, дескать, у «мальчика» такая забавная игрушка, а я иду за Боби в коридор. Но, когда он на удивление уверенно проходит в мою комнату, делаю финт и без стука шмыгаю в комнату Германа. Я сталкиваюсь с ним прямо за дверью. Видимо, он спал, но крик Юлии Цезаревны поднял его с постели. Я буквально бросаюсь ему на грудь и в полном изнеможении лепечу:

— Какой кайф, Горка, у него «пушка». Он убьет меня!

0 т того ли, что он страдал, поссорившись со мной, но скорее, от неожиданности Герман крепко прижимает меня к себе. Я слышу, как вздрагивает его сердце, чувствую, как бродят его руки по моей спине, по волосам, как необычно ласков его голос:

— Дурашка, какая «пушка»? Ну, что ты заладил: кайф да кайф! — И вдруг он с привычным раздражением отпихивает меня. — Надоел ты мне со своим кайфом!

Но мне некогда.

Пойдем, — говорю я ему. — я прошу тебя, ты сам увидишь.

Мы подходим к дверям моей комнаты и на минуту замираем от удивления. До нас доносится очень обыкновенная беседа людей, озабоченных вполне житейскими мелочами:

— А что отец? — спрашивает Марина.

— Отец, — отвечает ей Боби, — говорит: женись, построю квартиру, сдашь на права, «тачку» куплю. Представляешь, своя «тачка» будет, «хата»…

— Так что ж, тебе кроме меня жениться не на ком? — с самым подлым кокетством в голосе спрашивает Марина. Герман смотрит на меня с неподдельным интересом.

— Я без тебя отсюда не уйду. Собирай шмотки.

— Шмоток у меня здесь нет, — вполне к месту сообщает Марина. — Но я прошу тебя, дай мне подумать. Уйди сейчас и дай мне подумать.

Тут я не выдерживаю и распахиваю дверь. По моему виду она могла бы догадаться, что я все слышал, но она ничуть не смущена.

— Юрочка, — говорит она, вставая с дивана, — Боби просит меня выйти за него замуж. Но мне надо подумать, как ты считаешь? — спрашивает она совсем так, будто я ее папаша или старший брат. по меньшей мере.

Я слышу за своей спиной злорадное хихиканье Герма на.

— Что же тут думать? Выходи за него немедленно! — я стараюсь изобразить на своем лице улыбку, но чувствую, что получается что–то кошмарное.

— Ты меня не правильно понял, Юрочка, — тихо и ласково говорит Марина, похоже, она и меня считает психом. — Я просто думаю, что сейчас Боби лучше уйти, а мне остаться.

— А я думаю, лучше уйти вам обоим! — наконец–то кричу я.

Но тут вступает Герка:

— Пожалуй, Марина права: лучше всего уйти этому типу. По–моему он здесь лишний.

— Ты?! — жуткий тик перекосил изумленное лицо Боби. Ему бы сейчас подошло сказать: «Это что еще за рыбья кость?» Но, видно, он не читал Зощенко и потому сказал, что мог: — Ху из зиз хуй? Хочешь, я размажу тебя по стенке?

На что Герка очень твердо, очень по–мужски отвечает:

— Потише, парень. И давай вали отсюда.

Я в отчаянии. Ну, зачем я притащил его? И вот теперь он красуется перед Мариной своей нестерпимой храбростью, которая объясняется очень просто — во–первых, нас теперь все–таки двое, а во–вторых, я‑то видел у этого чертового Края пушку, а Герка не видел и в существование ее не верит.

— Боби, прошу тебя! — прямо как в театре заламывает руки Марина.

— 0'кей. — окончательно переходит на английский Боби и вдруг делает какой–то дикий прыжок на середину комнаты и выбрасывает из кармана овчины руку с нацеленным на меня наганом. Теперь я ясно вижу: пистолет системы «наган». Я невольно смотрю на Герку и меня потрясает выражение его лица. С холодным, зловещим прищуром Герка, кажется, примеривается к тому, что будет, если этот идиот меня действительно сейчас шлепнет. Какая–то торжественная важность наползает на его маленькое личико, грудь выпятилась, а руки делают в эту минуту наикомичнейшие в своей ненужности дело: не дрожа и не суетясь, они до самого горла застегивают на все пуговицы курточку, превращая ее в некое подобие френча. Кажется, он ждет выстрела. Но тут Боби неожиданно разражается хохотом: