Михаил Колесов - Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

— Ну, дядя, ты и даешь, — только и смог сказать я.

«Спасение утопающих — дело самих утопающих», — вспомнил я, когда забирался в лодку.

Строгальный станок работает монотонно. Вперед — назад, вперед — назад. Шум от работающих станков гасит огромное пространство механического цеха, который площадью с футбольное поле и высотой с пятиэтажный дом. На верху на крыше окна открыты, точнее, во многих уже давно отсутствуют стекла. В дневные смены под крышей ходит большой подъемный кран. Сейчас он стоит, нависая над головами как огромный самолет. Железные ворота цеха в ночную смену закрыты. Поэтому обычного днем сквозняка сейчас в цеху нет. На улице заканчивается декабрь, но в рабочей телогрейке сравнительно тепло. Только мерзнут ноги в кирзовых ботинках на цементном полу.

Идет четвертый час ночи — самый тяжелый час третьей смены. Именно в это время страшно хочется спать. Бороться с накатывающимся волнами сном невероятно трудно. Кажется, еще несколько минут, и ты упадешь на станок. Но останавливать работу станка нельзя — это серьезное нарушение трудовой дисциплины.

— Иди в раздевалку, поспи пятнадцать минут. Я посмотрю за твоим станком. А то ты сейчас упадешь. Опять днем не выспался!

Это — Валера. Он работает рядом на фрезерном станке. Он мой ровесник и на заводе уже второй год после школы. Но, глядя на него, этого не скажешь. Валера — типичный «очкарик». Он действительно носит очки. Сухопарый, высокий, поэтому несколько неуклюжий, он похож на молодого учителя младших классов. В школе он, наверное, был бы отличником, если не его постоянно менявшиеся увлечения. Чем он только не увлекался! Сейчас Валера мечтает стать архитектором. Он знает об архитектуре все, что можно было прочитать в книгах. Он постоянно мне рассказывает о знаменитых архитекторах мира, об архитектурных стилях, об известных памятниках. Попутно речь заходит о скульптуре, о живописи и прочее. Я об этом слышу впервые в своей жизни. Но все–таки беру реванш в том, что касается литературы и истории. Из–за наших постоянных разговоров на работе, нас в бригаде прозвали «Архитектор» и «Профессор»: «Архитектор» — это Валера, «Профессор» — это я…

Но сейчас смертельно хочется спать.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Сейчас установлю новую болванку, поменяю резец и поставлю таймер на самый «малый», как раз на пятнадцать минут. Ну, в общем, ты знаешь. Потом я сменю тебя.

— Иди, иди, — говорит Валера, — не беспокойся. Не первый раз. Если бригадир спросит, скажу, что ты выскочил в туалет. Иди, я тебя разбужу.

Стараясь не обращать внимание работающих у своих станков, я проскальзываю в раздевалку. Здесь вдоль стен в два ряда стоят узкие железные шкафы. Тусклая лампочка, свисающая с потолка, слабо освещает помещение. Здесь мы с Валерой оборудовали «лежанку» в непросматриваемом снизу пространстве между шкафами и потолком. Фокус заключался в том, что туда физически невозможно было забраться. Мы же использовали обычную рабочую табуретку, к которой привязывали веревку. Встав на табуретку, я на руках подтягиваюсь на шкаф. Потом, когда забираюсь наверх, я поднимаю на веревке табуретку. Теперь никто не догадается, что наверху кто–то может быть. Затем табуретка будет использована для спуска и без веревки отправится в туалет.

Как только я оказываюсь наверху, сразу же проваливаюсь в сон. И, как мне кажется, тут же меня будит Валера.

— Вставай, пора, — тихо стучит он по дверце шкафа.

— Сколько я проспал? — с трудом приходя в себя, спрашиваю я.

— Полчаса. Я зарядил твой станок снова. Так что он сейчас остановится.

— Бригадир подходил?

— Нет, я его не видел, — говорит Валера. — Но, все равно, тебе пора.

— Ты полезешь? — спрашиваю я, спускаясь со шкафа на руках, как на турнике.

— Да, нет. Я сегодня, вроде бы, в норме. Доработаю. Тем более, ты знаешь, что мой станок без меня работать не будет, — говорит Валера. — Да, и потом сегодня — последняя ночная смена.

Мы возвращаемся в цех, где по–прежнему монотонно стучат станки.

Мы работаем на большом Машиностроительном заводе вместе с шестью тысячами других рабочих и инженеров. Завод выпускает железнодорожные тепловозы и судовые двигатели. Мы с Валерой по дороге в столовую иногда заглядываем в сборочные цеха посмотреть не без гордости на «дело рук своих». Но однажды эта гордость была значительно ущемлена, когда кто–то показал нам заводскую свалку, за сборочными цехами, где наряду с металлической стружкой валялись тысячи всевозможных деталей производства, среди которых мы без труда узнавали «свои». Я был поражен:

— Как же это так? Значит, мы все работаем на эту свалку? — спросил я.

— Ну, не все, — ответил, тоже озадаченный увиденным, Валера. — Чьи–то детали, наверное, попадают на сборку. Но остальные, очевидно, — здесь.

— Но как же цеховой контроль и ОТК? У меня же мастер не принимает деталь, если она не соответствует нормативам. У тебя счет идет на миллиметры, у расточников и шлифовщиков — вообще «калибровка». А наши «стахановцы», вроде Петра Алексеевича, на которого работает вся бригада. Они, что тоже гонят «брак» сюда?

— «Профессор», — сказал Валера, — ты человек умный, но простых вещей не понимаешь. Люди должны работать и за свою работу получать деньги, чтобы жить. Это понятно?

— Понятно, — буркнул я, ничего не понимая.

— Так вот, если каждому платить только за то, что действительно пошло на сборку, то на заводе останется не так уж много людей. А что будут делать остальные? Им тоже нужно семьи кормить.

— Так получается, что один человек работает за несколько других? — спросил я.

— Получается так, — ответил Валерка, — но никто не знает, к счастью, кто этот «один» человек. Каждый думает, что это он. И старается. И получает премии. И все довольны. А об этой свалке многие просто не думают.

— И что, ничего нельзя изменить? — задал я наивный вопрос.

— Зачем? Ты видел большие деревянные ящики, валяющиеся в снегу по всем дворам завода, на которых написаны адреса и названия иностранных заводов и фирм? — продолжал объяснять мне Валера. — Это — современное станочное оборудование. Один такой станок стоит больше, чем все наши станки в цеху. Но он будет валяться под снегом, потому что никому не нужен. А мы с тобой работаем на довоенных трофейных станках «Крупа».

— Почему? — скорее уже из упрямства спросил я.

— А ты помнишь один такой станок, который стоит у нас посреди цеха, и который показывают приходящим экскурсиям школьников и студентов. Ты же знаешь, что на нем никто не работает, но при нем приставлен инженер, который ежедневно стирает с него пыль.

— Но почему нельзя пригласить иностранных специалистов, которые бы обучили нас с тобой и других, или послать кого–нибудь на учебу за границу?