Адам Бодор - Зона Синистра

— А бумаги у тебя в порядке? — спросил дорожный смотритель.

— Мои-то?

— Ты что, не знаешь, что это пограничная зона? Кроме того, тут поблизости держат правительственных медведей.

— Бумаги! О, они-то в порядке. В таком порядке, что больше порядка и не бывает. Ха, бумаги!.. В общем, насчет бумаг ты раз и навсегда будь спокоен.

— Ладно, тогда отдыхай. Если ночью, где-нибудь в середине, отправишься, то к утру доберешься в Добрин, к утреннему поезду. — Я и сам так думал.

Дорожный смотритель снял с оконной щеколды бинокль и, глядя в него, обвел глазами мокнущие в талых водах поляны. Вечерело; из леса уже сползали на луг сумерки. Обычно в этот час выходила из дома Эльвира Спиридон.

— Можно я тоже посмотрю?

— Валяй, смотри. Только ты в него ничего интересного не увидишь.

— А я и не хочу ничего увидеть. Только то, что ты.

— Ладно, бери. И скажи… если, конечно, это не какой-нибудь особый секрет: ты в какие края путь держишь?

Чужак осмотрел в бинокль окружающие поляны, потом прошелся по горным хребтам, наконец поднял окуляры на мерцающее перламутровым блеском облако, что стояло над гребнем, напоенное светом невидимой пока луны.

— В какие края? Утром в Синистре мне надо быть, на базаре. Там кое-что намечается.

— Вообще-то я тебя не видал еще в этих местах.

— Вообще-то? Правильно, вообще-то ты меня не видал. Я вообще-то… уж прости, что твое слово повторяю — не местный. Лед пилить мы с отцом только до Колинды осмеливались добираться. Раньше, слыхал, может, там проходила граница. А этих мест я не знаю. Хотел спрямить путь, да с дороги сбился. Вот и упустил тот чертов автобус.

Смеркалось; Эльвира Спиридон уже, наверное, вышла из дома. Хотя бинокль все еще был в руках у чужака, Андрей знал, где она сейчас находится: там, вспугнутые, взлетали птицы. Когда шаги ее зачавкали по грязи совсем близко, Андрей вышел из домика ей навстречу.

— У меня чужой, — сказал он.

— С черной сумкой, верно?

— Верно.

Эльвира Спиридон повернулась и отправилась обратно, к дому, где, собственно говоря, жила. Андрей лишь смотрел с вожделением, как складки широкой юбки колышутся из стороны в сторону на круглом ее заду. Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла в распадке, утыканном елями. На горы ложился вечер, облака, все как один, покинули небосвод, на перевал вползал ночной холод, схваченная морозцем грязь зашуршала, захрустела между камнями.

— Видел я вас с ней в окно, — ухмыльнулся чужак. — Жаль, что ты ее отослал. И куда же она пошла в такое позднее время, бедняжка?

— К мужу.

Палинка у чужака была горькой; когда он пил, из ноздрей у него вырывались облачка пара, мерцая в свете печурки призрачным светом. Андрей поставил перед ним жестяную тарелку, немного воды в железной кружке.

— Коли проголодаешься, ешь свое. Я по запаху чую, у тебя с собой сыр есть. У вас что, можно сыр нынче достать?

— А, где там! Сыр только тем выдали, кто сегодня утром отправлялся в дорогу. Да, хорошо бы еще нынче вечером оказаться в Синистре. Говорю, завтра там кое-что будет.

— Ты ложись, отдохни, и встань обязательно до рассвета. Только скажи: ты с кем? С армией?

— С армией ли? Завтра и это узнаю. Завтра лига скажет, с кем нам держаться.

Он распустил штаны на поясе, и тогда острый камень, что торчал в проволочной петле, упал на пол и откатился в сторону. Андрей нашел щипцы и, помогая чужаку вставить камень в петлю, увидел, что провод обмотан вокруг пояса чужака несколько раз. Тот терпеливо ждал, пока Андрей возился у него на поясе.

— А ты чем тут занимаешься?

— На горных стрелков работаю, — ответил Андрей. — Например, слежу, чтобы на этом участке дорога была в порядке.

— Ишь ты! То, что на этом участке, я и сам вижу. Ух ты, я так и думал, что ты — человек важный.

— Это уж точно. Знаешь, тут, в окрестностях, сплошь запретные территории. И все тут горным стрелкам принадлежит.

— О, ну конечно, само собой… Ну, а кто же у горных стрелков командует?

— Кока Мавродин.

— Неужто баба?

— Угадал.

— Тогда не исключено, что завтра, когда мы придем к власти — как ты бы сказал, — я ей вставлю кое-куда.

— Думаю, как только она тебя увидит, — смерял его взглядом Андрей, — ей тоже очень захочется.

Дорожный смотритель снял нагар с фитиля в фонаре, зажег его, потом прицепил фонарь на верхушку длинного шеста, а шест поднял над крышей домика. Тут они чуть не поругались: чужак хотел, чтобы дом в этот вечер обязательно оставался неприметным. Но Андрей снял со стены служебный устав дорожных смотрителей и сунул его чужаку под нос.

— Ну-ну, ладно. Ты что, думаешь, я тебе его прямо читать тут начну? — замахал на него руками чужак. — Убери с глаз долой. Просто не хочется, чтобы какой-нибудь случайный прохожий увидел, как он мигает, и сюда притащился. Я, конечно, не про бабенку…

— Попозже я, может, за ней и схожу еще. Погожу, когда ты заснешь, и приведу сюда, чтобы с твоим уходом ее теплый зад рядом оказался. А пока можешь раскидываться свободно.

— Ну уж нет. И не пытайся уйти из этой лачуги. Заруби на носу: с этой минуты — никакого хождения!

— Поссать я на порог становлюсь.

— Я тебя и на порог провожу. Еще приведешь на мою голову кого не следует. Откуда я знаю, в конце концов, что ты за птица?

Он смотрел из окна, как смотритель поднимает над домом фонарь, потом обходит стены. Луна стояла уже над гребнем горы, грязь застыла, за дорогой слышно было, как бродит по склону, скребя когтями по льду, бездомная собака. Когда Андрей вернулся в хату, чужой как раз разглядывал старый, многолетней давности, еще со времен Золтана Марморштейна оставшийся настенный календарь с пожелтевшими, засиженными мухами, загнувшимися листами.

— Это что за штуковина? — спросил он. — Скажи-ка, что это тут за цифры?

— Это дни года всего лишь.

— Ты что, мадьяр?

— Наполовину.

— Хм. Тогда ничего.

Он разлегся на топчане, подняв на спинку ноги в сапогах. Это ничуть не мешало ему пить свою палинку; при этом кадык его прыгал туда-сюда, жидкость в бутылке бурлила крупными пузырьками. Огонь в печи постепенно унялся, затих; только щелкала остывающая труба. Под мерные эти звуки чужак стал забываться. Голова его упала набок, рот приоткрылся, из него блестящей струйкой на плечо потекла слюна. Он заснул.

В его портфеле сами собой шебуршали острые камни. Андрей на цыпочках вышел из домика, снял с шеста фонарь и осторожно, стараясь, чтобы не очень хрустел под ногами лед на замерзших лужах, пересек дорогу. На противоположном склоне мелькала тень бродячей собаки, в глазах ее иногда мелькал отраженный свет фонаря. Какое-то время она шла следом за дорожным смотрителем, но на полпути, почуяв в темноте собаку Северина Спиридона, убежала вперед. Когда Андрей дошел до ворот, две собаки уже молча обнюхивали друг друга. Северин Спиридон стоял под стрехой, прислонясь к стене дома.