Евгений Гропянов - В Камчатку

— Возчику алтын, лошади овса, и тут молись хоть на небеса, — отвечал, хитро посмеиваясь, Данила. И в который раз опытный казак отметил про себя удовлетворенно: хоть и молод Иван, а смекалист и наверняка будет ему подмогой.

— Ломаев честь первым быть выслужил, — добавил Данила. — Он, почитай, вдвое старше тебя. И в службе рьян. И казака, крути — ни верти, чтит. Без казака за спиной он в походе ничто. Он знает это.

Пятидесятник Василий Колесов за службу благодарил, повелел даже выдать задержанное жалованье, чему казаки были несказанно рады, ибо пообнищали и пообносились.

Собрав ясак за 1705 и 1706 годы, Василий Колесов стал в непромокаемые кожаные мешки упаковывать государеву казну, которая состояла из 88 сороков 14 соболей, 5 лисиц черно-бурых и бурых, более 900 красных и сиводушных лисиц, 93 каланов. Он ждал запаздывающего нового приказчика, чтобы сдать приказные дела. В Якутске не любили задержек: царь требовал меха без промедления. Но в 1706 году главный поставщик соболей — Камчадальская земля оказалась отрезанной. Якутский воевода нервничал, требовал от Анадыря вразумительного ответа, однако анадырский командир не мог сообщить ничего путного. Небольшие отряды казаков, посланные из острога, наталкивались на организованное сопротивление коряков и возвращались в Анадырь с одними и теми же словами: «В Камчатку малыми силами не пробиться».

А взбудоражил коряков Тахтай Гирев, внук Эвекки. Это он преградил путь сменщику Колесова приказчику Василию Шелковникову, заманил его в засаду и убил. Многие казаки пали вместе с Шелковниковым, даже не успев вскинуть ружья. Удалось отстреляться лишь десятерым, и они, прикрывая подарочную, пороховую и свинцовую казну, сумели распадками, за несколько дней вернуться в промежуточный острожек на Оклан-реке. Тахтай Гирев предпринял осаду острожка, но безуспешно, и отступил.

Колесов узнал о смерти Шелковникова не скоро, только ранней весной 1706 года, поэтому немедля отправил казаков в верные камчадальские острожки готовить вместительные кожаные байдары. Казакам же наказал не болтать, куда и зачем посланы, а буде кто из своих ли, из камчадалов тем более, особо интересоваться, то брать в смыки, а по нужде применять смертоубийство, чтоб дале никто не смел любопытствовать.

Предпринятые Колесовым меры особой секретности позволили казакам построить байдары в срок более ранний. В мае, сняв с трех русских поселений — Большерецкого, Нижнего и Верхнего острогов — по десять человек, загрузив государевой казной семнадцать байдар на реке Тигиль, Колесов Пенжинским морем вдоль берега Камчатки двинулся на север, к устью реки Пенжины, чтоб суметь до ледостава подняться по ней и достичь острожка на Оклан-реке.

В помощники Колесов взял Семена Ломаева. Он поручил именно ему подобрать отряд сопровождения, и тот выбрал в первую очередь тех, кто ходил с ним в Курильскую землю. И как ни роптали втаи острожные заказчики, что забирает Ломаев и самых молодых и самых опытных, оставляя для обороны острожков совершеннейших стариков, от которых польза — только пугать ворон, Ломаев настоял на своем, говоря, что государева казна собрана нешуточная, а охранять ее в дороге могут только молодой глаз и сметливость. Взял он и Данилу, и Ивана. «Только ты, Данила, за Иваном, того, приглядывай. Он хоть в Курильской земле и молодцом был, а тут дело совсем нешутейное. Голова одна, — вздыхал Ломаев, — эка сладость ее терять понапрасну».

Несколько месяцев с великим опасением и осторожностью они прокрадывались вдоль берега, прячась на ночь в бухточках, не разжигая порою костров, обходясь по нескольку дней одной лишь юколой. К началу осени государева казна, подгоняемая стремительным приливом, вплыла в устье реки Пенжины, и казаки, отдавая едва ли не последние силы, пользуясь вечерним приливом, продвинулись как можно дальше вверх по реке, и лишь под утро, заметив спокойный пологий берег, пристали к нему. Колесов спрыгнул на землю и сказал удовлетворенно Ломаеву:

— Почитай, Семен, что Тахтай Гирева мы перехитрили и в Пенжину втянулись. Но Гирев мог пронюхать, что мы уже здесь. Так что, Семен, накажи казакам, не то что глядеть в оба, а и на затылке глаза поиметь им неплохо было бы…

Он, отдыхая, сидел на толстой поваленной березе и зорко следил за тем, как крепятся к берегу байдары. Семен Ломаев сновал по берегу, покрикивая:

— Не ленись, не ленись, ребятушки! — На что Данила ругнулся:

— Креста на тебе нет, Семен… Рубахи хоть сейчас на солеварку.

— Тут нет выбора, Данила… Чует мое сердце, Гирев где-то поблизости, — озабоченно отвечал Семен. — Ивана от себя далеко не отпускай.

Два дня казаки приглядывались к Пенжине-реке, рассеивались небольшими отрядами вокруг своего стана, искали следы Гирева, но на удивление — тихо. Лишь деревья роняют листву и по ночам все сильнее заморозки.

Вверх по Пенжине байдары поднимали бечевой. Шестьдесят верст, путаясь в густых кустах, спотыкаясь о валежины, проваливаясь в ямы, вымокая под холодным дождем, казаки медленно приближались к устью реки Оклан, на которой и стоял русский острожек, где засели казаки из отряда Василия Шелковникова.

Иван и здесь тянулся вперед, но Данила поучал его:

— Дурья башка твоя… Ну куда ты рвешься… Это тебе не гонки нарт. Силы беречь надо разумно. Как сыпанет Гирев со своими сродниками, и ружье не успеешь схватить, руки будут дрожать.

— А что, дядь Данила, долго плестись вот так будем? — спрашивал недовольный Иван.

— Ну, ну, не кисни… И силы не рви. Государева казна тяжела и в твоей жизни не первая, — успокаивал Данила.

Тахтай Гирев, как узнали позже от камчадалов реки Уйкоаль, побоялся напасть на казаков: те как никогда удвоили ночные караулы, спали мало, костров больших не жгли и праздно у огня не сидели. Преследовать казаков до Анадырского острога Гирев не мог: он никогда не ладил с чукчами. Двадцать зим назад род Гирева вымирал. Женщины почему-то мало рожали и быстро старели. Тогда Гирев собрал самых молодых мужчин, и они ушли в тундру, никому ничего не сказав. Их не было много ночей. Старые женщины тихо оплакивали конец рода. В юртах погасли огни. Когда Гирев с молодыми мужчинами возвратился, то костры в юртах были покрыты снегом. Людей не было: они умерли в тундре.

— Эй, женщины! — крикнул Гирев. — Уберитесь в юртах, разожгите костры. А вы, — сказал он мужчинам, — собирайтесь на охоту.

Только сейчас развязали руки дсвушкам-чукчанкам, которых они привели с собой. Безмолвные, те покорно взялись за работу. Вскоре в юртах заплакали первые дети. Род Гирева наливался соками жизни.

С тех пор Гирев сделался осторожным. Он не хотел попусту терять воинов, ждал, пока подрастут мальчики.