Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Ты сегодня какой-то… необыкновенный! — вырвалось у нее. — Боже, неужели я влюбилась в тебя?!

— В меня или в бога? — негромко засмеялся он.

— Коля, я, кажется, наконец, просыпаюсь, оживаю… Но мне почему-то немного страшно? Может, я просто отвыкла от счастья?

— Меня оно тоже не баловало, Рыжая Лиса!

— Ты все испортил! — она резко отвернулась от него и даже сбросила его руку с вздымавшейся груди.

— Но ты и вправду сейчас похожа на лисицу, — смеялся он, — На красивую голубоглазую Патрикеевну!

— А ты… — сердито ответила она, — на глупого, самодовольного осла!

Смеясь, он прижал ее к себе и стал отводить от порозовевшего лица пряди отливающих бронзой волос, она отталкивала его руки, но губы помимо воли улыбались, а из огромных глаз так и брызгали голубые искры.

— Хватит валяться в постели, — сказала она. — Иди, помогай брату и Чебурану, но… — она засмеялась. — Не растрачивай все свои силы, оставь немного и на ночь!..

Неожиданно подул северный ветер, еще какое-то время солнце боролось с медленно наползающими низкими серыми облаками, иногда прорывало их, даря земле тепло и яркий свет, но постепенно облака плотно заволокли все небо, превратившись в сплошную дымчато-серую пелену. Казалось, листья на деревьях съежились от холода, ранними утрами на них посверкивал иней, жизнерадостно щебечущие ласточки — они еще не закончили строить под застрехами свои гнезда — приуныли, будто нанизанные, молча сидели на проводах, втянув лакированные головки в острые плечи. Стрижи, ранее проносившиеся над лужайкой, вообще исчезли, лишь скворцы по-прежнему деловито таскали своим птенцам корм. Нет-нет, да прыскал холодный дождь. Озеро почти скрылось в туманной дымке. Погибли еще шесть цыплят. Чебуран закопал их у изгороди за клетками. Оставшиеся в живых тоненько пищали в большой прутяной корзине, поставленной к печке, которую Николай раз в день протапливал.

Алиса наведалась к муравейнику, красные мураши вяло ползали вокруг, не совершали своих обычных походов в глубь леса. Ветер раскачивал вершины высоких берез, мерный шум навеивал грусть. В ветвях изредка пискнет птица или где-то в стороне простучит дятел. Чайки почему-то с озера перекочевали на зеленое поле, будто кто-то белые комки ваты набросал на него. Сидя на черном пеньке, девушка вспомнила Никиту Лапина… Странно, не так уж мало времени они провели вместе, а что представляет из себя Никита, Алиса не могла бы определенно сказать. Так же, как и о Павлике-Ушастике, пожалуй, лишь Длинная Лошадь была ясна, как день. Какой это поэт метко сказал: кто слишком ясен, тот просто глуп? Эта тонконогая плоскогрудая дылда с лошадиным лицом была все время сексуально озабочена. Даже когда принимала наркотики. Прямо при ней, Алисе, лезла в брюки к Никите, да и вообще не отказывала никому. А за наркотики или спиртное готова была лечь даже под старика. Алке Ляховой нравилась такая пустая, бесцветная жизнь, которую они вели. Последнее время она нигде не работала, родители жили на Васильевском острове в благоустроенной трехкомнатной квартире с видом на Неву. Алка рассказывала, что ушла из дому, потому что настырный отчим стал приставать к ней… В это трудно было поверить: такие пустяки Длинную Лошадь не могли вынудить уйти из дому. Скорее всего, причиной послужила ссора с родителями, когда Алка взяла из шкатулки матери старинную брошь с камнем и задешево продала Леве Смальскому — постоянному поставщику наркотиков. Брошь стоила кучу денег, но дело было даже не в этом: мать получила ее в наследство от бабушки и очень дорожила ею. Алка умоляла Прыща, так звали Леву, чтобы он вернул брошь, а она, мол, отдаст ему старинные золотые часики — тоже подарок бабушки. Алиса видела эти часы на руке Ляховой, действительно старинные, с перламутровым циферблатом. Но жулик Смальский сказал, что брошь — тю-тю, уплыла за рубеж, и пригрозил: если она выдаст его, то месть его будет ужасной… Сам Лева ни с кем не связывался, но у него были дружки-наркоманы, которые за порошочек или травку готовы были для него на все. И Алка не решилась сообщить родителям, за какие океаны уплыла бабушкина брошь…

Уланов сказал, что Никита, которого хотели отдать под суд за драку у скульптора, клятвенно заверил милицию, что намертво завязывает с наркоманией и даже уехал в Крым в какой-то дельфинарий. Алиса даже не знала, что у нас есть такой. Вот про американский, что во Флориде, слышала, даже фильм про дрессированных дельфинов и белобокую касатку видела. Служитель ей в огромную зубастую пасть голову засовывал. Никита и дельфины! Чудеса. Ушастик и Алка вряд ли порвут с наркоманией, разве что их отправят на принудительное лечение, а вот Никита сможет вырваться. У него есть воля. И он не от слабости характера связался с наркоманами, скорее, от разочарования в жизни. Как-то, накурившись до одури, он на чердаке только что сданного после капитального ремонта здания немного приоткрылся: вдруг стал, правда, сумбурно, рассказывать про мерзости нашей сегодняшней жизни. Про царящую кругом ложь, лихоимство, разврат, саботаж, коррупцию! Ей врезались в память его гневные слова:

— Как мы живем, Алиска? — возбужденно, блестя расширенными глазами, говорил Никита — Огромная великая страна, а кругом нищета и серость! Эти проклятые очереди за любой тряпкой с иностранной этикеткой, рабская зависимость от любого начальства, которое, обожравшись дефицитами, плевать хотело на народ! А посмотри на лица начальников? Там и проблеска мысли нет! Вцепились мертвой хваткой в Маркса-Ленина и цитируют по каждому поводу и без повода. А лица людей? Пустые, равнодушные глаза, в которых глубоко запрятана рабская покорность судьбе. Ведь сразу после революции, а позже Сталин и Берия, далеко смотрели вперед, когда уничтожали русскую интеллигенцию и вообще под корень вырубали всех мыслящих людей. Не терпели никакого проблеска самостоятельности, оригинальности, личности. Стригли всех под одну гребенку, а кто чуть поднимал голос, возмущался — тут же и к стенке! И вот народились поколения рабски униженных людей, готовых проглотить любую ложь, которую им подсунут под нос. А засирали им мозги хитроумные лакеи, верно служащие этому прогнившему насквозь строю! Это они писали учебники, где врали про нашу жизнь, искажали историю, это они выливали нам на головы ушаты лжи, пичкали дешевыми лозунгами в газетах-журналах. Если людей натравливали друг на друга, сына заставляли писать доносы на отца, брата на брата, кого же они, выжившие, могли потом произвести на свет? Таких же! А эти потоки лжи о том, что там, за «железным занавесом», все плохо и гнило, а у нас великолепно и прекрасно. Да, им, таким, как мой отец, жилось в стране прекрасно, не спорю! Не по уму и заслугам жили широко и богато. Но ведь все покупали в распределителях и кладовых тайком, огромные сумки, набитые жратвой, которую простые люди уже десятилетиями не видят на прилавках, прикрывали газетами со своими статьями, дескать, где так вольно дышит человек, как не в Стране Советов… Для них в первую очередь импортные магнитофоны, телевизоры, видеомагнитофоны, лучшие вещи, гарнитуры… И все по божеским ценам, ничего общего не имеющим с черным рынком. Им японский телевизор за тысячу двести, а для простого смертного, вернее, для обеспеченного человека — за четыре-пять тысяч. Можно взять такой видик в закрытом магазине или дубленку за нормальную цену, а потом продать в пять раз дороже… И за границу ездили бесплатно, а оттуда привозили на десятки тысяч рублей разной зарубежной техники. Это рядовые партийцы, а высокопоставленные? На сотни тысяч.