Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Каждая моя книга продирается к читателю с огромным трудом, — продолжал писатель. — А какие тиражи? Стараются как можно поменьше дать, а переиздания ждешь по пять-десять лет! Хотя твоя книга и вызвала у читателей огромный интерес. А для других — «своих», пусть и бездарей, и тиражи большие и переиздания, и гулкая пресса на каждую даже пустяковую книжонку! Вы много читали рецензий на мои книги?

— В ленинградских газетах и журналах не встречал, — признался Николай.

— То же самое и в Москве, — вздохнул Строков, — Как-нибудь приезжайте ко мне на дачу, покажу тысячи писем читателей со всех концов страны… Этим и утешаюсь.

— А я думал, у вас все хорошо, — сказал Николай.

— Было бы хорошо, не принес бы я новый роман в кооперативное издательство с пятитысячным тиражом, — улыбнулся Строков. — А в журналы уже двадцать лет не суюсь… Их тоже давным-давно прибрали окололитературные групповщики к своим рукам. Печатают только своих, правда, сейчас еще набросились на диссидентов, которые уехали из страны. В этих же самых журналах раньше поносили их на чем свет стоит, а теперь зазывают, афишируют, встречают, как героев! Ладно еще, если печатают Набокова, Солженицына — это крупные писатели, а сколько всякой дряни выплескивают на головы бедных читателей? Там-то беглецы перебивались крошечными тиражами, вещали по разным злобным голосам, подвизались консультантами в зарубежных издательствах, а тут их теперь объявляют чуть ли не классиками.

— Кто же это все-таки «они»? — спросил Уланов. — Невидимки?

— Пожалуй, точное определение, — рассмеялся Сергей Иванович, — Были невидимками, а теперь вот проявились… Верещат по радио и телевидению, заполонили своей графоманией газеты и журналы. Причем хитрые! Публикуют сенсационные вещи, но обязательно с душком! И так, чтобы хоть ненароком, но побольнее лягнуть русских патриотов!

— А русские что же? У нас ведь гласность, почему молчат?

— Так везде «они», милый человек! — стал горячиться Строков — Везде, все пронизали снизу доверху. Неужели вы этого не видите? Все у них в руках, проводят сугубо свою антирусскую политику. Они же десятилетиями захватывали средства массовой информации, журналы, издательства, типографии, книготорг! Попробуй теперь их оттуда выкурить — поднимут вой на весь мир. У них же гигантские связи с заграницей. Они диссидентов здесь печатают, а те их там поддерживают.

— Как-то не задумывался, — признался Николай. — Да я никого и не знаю. Фамилии все такие звучные, русские…

— Знаете, кому из русской интеллигенции хорошо у нас живется? Тем, кто к ним подлаживается, смотрит в рот и готов унижать в своих сочинениях русский народ, выставляя его на весь мир убогим, порочным, жалким. Тех они любят, тем предоставляют страницы журналов, хвалят в «Литературке», прославляют. Ставят спектакли и фильмы по таким книгам, мол, смотрите, люди, на русское убожество!

— Я слышал, в следующей пятилетке выйдет ваше собрание сочинений? — вспомнил Николай. Где-то он вычитал об этом. Кажется, в «Книжном обозрении». Там много фамилий приводилось, в том числе и Строкова.

— Зарезали они, — вздохнул Сергей Иванович. — Лишь два тома вместо шести оставили, да и то еще неизвестно, в каком году переиздадут. Ведь они во всех издательствах, редсоветах, коллегиях. «Демократическое большинство»! Ручки поднимут — и тебя вон из плана. Говорю же, все это я испытал на собственной шкуре! Знаю и других русских писателей, которые не лгали в своих книгах, не угодничали — писали только правду — так же замалчиваются десятилетиями, как и я… И что самое страшное — ничего пока нельзя изменить, ничего не сделать. Все буквально у них в руках. А высшие наши органы полностью поддерживают только их. Они и им диктуют свои условия: попробуй возразить, что-то изменить — тут же в своих органах опорочат, обольют грязью, устроят провокации и пригрозят, что и за рубежом авторитет такого руководителя пошатнется… Сунься в высокие инстанции — обзовут националистом, шовинистом, антисемитом… Какой-то замкнутый круг! Все народы СССР зашевелились в годы перестройки, чего-то требуют, добиваются, лишь русские тупо молчат, как привыкли тупо молчать за все семьдесят с лишним лет советской власти.

— Молчат — значит, довольны существующим положением… — иронически вставил Уланов.

— Негде высказаться, нет ни одного массового органа, который бы доходил до читателей, нет единства, нет лидера у русского народа, который бы за него болел, боролся. А стоит такому появиться, как на него набрасываются всей злобной сворой и рано или поздно затравят или так скомпрометируют, что уже больше и на ноги не подняться. Один мой знакомый художник рассказал, что в юные годы в доме у них на видном месте висел красочный плакат, на котором были изображены представители всех республик в народных национальных костюмах, а впереди гордо вышагивал в коротких штанишках полуголый, с горном в руке старший русский брат… Так вот таким он, русский брат, и остался для всех… Полуголый, нищий, но зато с безмолвным горном в руке… Трубу-то давно еще расплавленным свинцом залили…

Они сидели в небольшом кабинете писателя. У окна — письменный стол с массой бумаг, писем, все стены заставлены книжными полками. Очень много справочной литературы, энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, четырехтомник Даля, Брэм. Много и художественной литературы, в основном, классики: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Толстой, Достоевский, Шолохов. Современная литература занимала самые нижние полки; кроме классики, поэзии почти не было. На столе — старинная лампа, две бронзовые шкатулки: на крышке одной — охотник с трубкой, а на другой — крестьянка в лаптях, с серпом в руке. Над дверью — поясной портрет писателя, написанный темными масляными красками. На портрете Сергей Иванович выглядел моложавым, но каким-то грустным. Поймав взгляд Уланова, улыбнулся:

— Вековая скорбь русского народа отразилась на моем лице. Так сказал знакомый художник.

Строков выше среднего роста, худощав, светловолос, наверное, по этой причине не заметно седины. Впалые щеки чисто выбриты, лишь на верхней губе поблескивают несколько волосинок. Прямые короткие волосы спускаются на выпуклый лоб, зеленоватые глаза умные, живые. Лишь глубокие морщины у уголков большого рта выдают его возраст. Николаю всегда нравились пожилые люди, сохранившие спортивную выправку.

Пришел он к нему, чтобы показать свою правку карандашом на полях рукописи. Сергей Иванович был опытным автором, и Уланов мог лишь высказать свои соображения по поводу тех или иных показавшихся ему неудачными фраз. Строков сразу согласился с замечаниями, присовокупив, что посторонний взгляд всегда зорче, сам автор подчас в своей рукописи огрехов не замечает. И тут же внес предложенную правку. Николай уже обратил внимание, что талантливые писатели меньше цепляются за каждое слово, фразу в своей рукописи, чем неопытные и не слишком одаренные. Щедрый талант не мелочен.