Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

Михаил Федорович сидел в шезлонге с пахнущим типографской краской «Огоньком» в руках. С залива доносились резкие крики чаек, кружащихся над отмелью. По срезу пляжа, поблескивая умными глазами, неторопливо бродили степенные вороны. Негромко шумели сосны, по Приморскому шоссе шелестели машины. Небо белесое, раскаленное, на горизонте над водной гладью скользят редкие дымчатые облака. Две лодки с рыболовами, казалось, впаялись в воду сразу за серыми валунами, в изобилии усеивавшими мелководье. Незаметно было, чтобы у них клевало. Дача Лапиных находилась между Комарово и Зеленогорском, на песчаном берегу Финского залива. Невысокий зеленый забор из штакетника и с десяток приземистых сосен ограждали ее от шоссе. Песок на пляже чистый, желто-розовый, когда на него накатывается прозрачная, с лопающейся пеной волна, слышится мелодичный звон, будто кто-то легонько трогает струны невидимой небесной арфы.

Лапин в черных плавках и зеленой шапочке с целлулоидным козырьком. Даже через солнцезащитные очки трудно читать. Уже вторую неделю стоит жара, в городе не жизнь, а каторга. Михаил Федорович меняет по две сорочки за день, освежается дезодорантом, но все равно ощущает острый запах пота подмышками, да и рубашка все время мокрая. Иногда, если время позволяет, он вырывается из раскаленного Ленинграда на дачу, но чаще приходится ночевать в городе. А на выходные он взял за правило уезжать на дачу и лишь какое-нибудь чрезвычайное событие могло его заставить задержаться в пятницу вечером в городе. А события следовали одно за другим: митинги, демонстрации, хулиганские выходки распустившихся молодых людей. Все это нервировало, раздражало, тем более что любое вмешательство партийных органов, как правило, воспринималось людьми критически, а иногда и откровенно враждебно. Тут же «выстреливали» залпами ядовитых комментариев газеты. Много же «поработали» предшествующие поколения партработников, чтобы так обозлить массы! Еще кое-где на общественных зданиях висели примелькавшиеся лозунги, вроде: «Партия — ум, честь, совесть народа!» или «Решения партии одобряем!». Их не убирали, потому что руки не доходили, да и взамен ничего еще путного не подобрали. Правда, секретарь райкома комсомола Алексей Прыгунов предложил на бюро вообще никаких лозунгов не вывешивать. А как же наглядная агитация? Неформалы, вон, не дремлют: все стены облепили своими листовками и воззваниями, отпечатанными на ксероксе. Да и потухшие неоновые лампочки на зданиях в вечернее время всем будут бросаться в глаза, хотя, надо признаться, что дежурные лозунги и призывы никем уже давно всерьез не воспринимались. Глаза людей равнодушно скользили по ним, не задерживаясь. Алексей нашел электриков, которые кое-где самые уж, мягко говоря, устаревшие лозунги быстро и незаметно убрали с фасадов зданий. Лапин листал красочный «Огонек» и уже ничего нового и интересного для себя не надеялся найти. Когда критика лавиной обрушивается на все и вся, она тоже приедается. Долбят бюрократов, правоохранительные органы, прокуратуру, даже до КГБ добрались! Призывают не искать врагов среди своих, а лучше деятельнее бороться с преступностью. Раз в КГБ существуют группы захвата, значит, и пусть разоружают бандитов и рецидивистов. А для чего тогда вообще нужны группы захвата? Шпионов, как правило, накрывают с поличным, да и шпионы-то — все больше дипломаты и завербованные ими советские граждане, которые за деньги продались. Вон, печатают, что некоторые прямо-таки пишут в зарубежные посольства и консульства, предлагая за доллары и фунты любую доступную им по службе информацию. Для таких людишек не нужны группы захвата, они, как овцы в загон, сами идут в расставленные ловушки…

Солнце припекло шею, горячо стало между лопатками. Михаил Федорович встал, развернул шезлонг так, чтобы загорели грудь и живот. Журнал он небрежно кинул на песок, ветерок с залива перевернул несколько будто отлакированных страниц. Бросилась в глаза карикатура: бюрократ сидит за письменным столом, заваленным папками и с тоской смотрит на портрет Брежнева в маршальском мундире и при многочисленных регалиях… Тоскует ли он, Лапин, по бывшему государственному деятелю? Конечно, нет. Детская загребистость Генеральным секретарем званий и наград уже не смешила, а вызывала негодование: награды-то из-за этого катастрофически теряли свою цену. Награждать стали десятками, сотнями, списками. А разве не смешно было читать, что такой-то комбинат или даже ПТУ награждены орденом? Но при Брежневе статус партийного руководителя был непоколебим. Брежневское руководство очень беспокоилось и заботилось о том, чтобы партийные работники были сыты, обуты, всласть напоены-накормлены… Когда в магазинах, как говорится, шаром покати, номенклатурные работники тащили в сумках и пакетах икру, осетрину, твердокопченую колбасу, шикарно одевались и отоваривались в спецмагазинах, ездили в спецсанатории, лечились в спецбольницах… А теперь все это ушло в подполье. Конечно, подбрасывают по мелочи, но уже того разливанного моря больше нет. Перекрыли артерию. Кстати, в спецполиклиниках, как это ни странно, врачи-то были низкой квалификации, тут, видно, тоже срабатывала коррупция, блат, знакомства. На высокооплачиваемые должности попадали ловкачи, а не способные медики.

Появился полупрезрительный термин: партаппаратчики! Их ругают на собраниях, митингах, даже на съезде народных депутатов выступающие так называли партийных работников. Все недостатки, все промахи, просчеты, чуть ли не вредительство — все теперь валят на «партаппаратчиков»! Справедливо ли это? Вот он, Лапин, уже пятнадцать лет на партийной работе. В меру своих сил старается делать свое дело добросовестно. Не жалеет себя и своего времени. Взяток не брал, хотя некоторые и пытались купить, особенно из сферы обслуживания и торговли. Но в гости к ним ходил, вкусно ел-пил, закрывал глаза, если кто-либо и преподносил жене подарок… Бывал в закрытых финских банях с саунами, где за длинными деревянными столами, заставленными бутылками с импортным пивом и отменными закусками, просиживал допоздна. Случалось, там и решались некоторые служебные дела, назначения на престижные должности… Приятно было чувствовать себя властным римским сенатором, тем более, что белоснежные простыни, прикрывающие распаренное тело, напоминали тоги…

И он не считал это каким-то криминалом. Так жили все в то время. Все те, кто занимал ответственные должности. Все знали друг друга, помогали, выручали… Теперь это называется коррупцией. Если раньше по телефону можно было за две минуты решить важный вопрос, то теперь никто даже принятые на сессиях Верховного Совета постановления не выполняет… Разрушили великолепно отлаженную систему, а нового ничего не создали, кроме красивой говорильни, демонстрируемой на всю страну по телевидению. Наносил ли он, Лапин, вред народному хозяйству? Сознательно, конечно, нет. Но на бюро его слово было решающим. Правда, зачастую там обсуждались вопросы, в которых он был совершенно некомпетентен. Надеялся на референтов, помощников, так сказать, на коллективный разум. И пример в этом подавали вышестоящие руководители. Думали ли они о народе? Думали, но народ обособился для них в некую однородную массу, которая все время чего-то хочет, требует, всем недовольна. И успокаивали эту массу они, партийные работники, с трибун, слава богу, лозунгов и ленинских цитат на все случаи жизни хватало… Да и сейчас от них никто не отказывается. Даже самые рьяные перестройщики.