Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Чего ж, женихи, как на подбор, — продолжал Иван Лукич — Правда, Генка-то раньше крепко пил, люди толковали, что ему в задницу какую-то ампулу врезали. Может и такое случиться: кончится действие энтой ампулы, у нее какое-то иностранное название, — и снова сорвется мужик в пьянство, да еще покруче, чем прежде.

— Не должен, — возразила Алиса. — Он ведь по собственному разумению решил больше не пить.

— A-а, знаю я этих алкашей! — махнул, как сосна веткой, загребистой рукой Митрофанов, — Суетятся, чего-то робят, землю топчут, а придет час — намертво вцепятся в бутылку и с ей и в гроб лягут.

— А вы не пьете?

— Я свое отпил, — ухмыльнулся Иван Лукич. — И сейчас могу, мне ампула не надоть! Меру знаю свою и никогда в алкашах не числился. А вот сынки мои жрут проклятую. Глаза бы мои их не видели!

— Дедушка, а зачем вы научили Костю Боброва, чтобы он кроликов на волю выпустил? — спросила Алиса, снизу вверх глядя на него большими глазами, — Гена влез в долги, чтобы их приобрести, а вы…

— Не твово ума дела, девка, — оборвал Митрофанов, — Я коня нас на лугу, а твой Генка луг-то под огород распахал!

— Разве мало тут лугов?

— Коня-то и корову я из окошка видел, а теперя отвожу пастись к самому озеру.

— И шины Геннадию прокололи…

— У Кости-то своя башка на плечах, — сказал старик, — Как я его могу научить? Видно, твои хахали намозолили тут всем глаза…

— Хахали… Слово-то какое противное!

— Жадность у них, у городских, — продолжал Митрофанов, — Дорвутся до земли, воды — давай все обеими руками хапать! Сколько Генка судаков сетью выловил? А зачем ему столько?

— Он ведь и вам давал и председателю…

— Жили мы тут, девушка, без них спокойно, никто нам не мешал.

— Не мешают они вам, Иван Лукич! — горячо возразила Алиса. — Просто вы — завистливые. Не нравится вам, что другие работают на земле, которую вы запустили.

— Гляди какая грамотная? — покачал головой Иван Лукич и, больше не обращая на нее внимания, достал из кармана темную бутылку из-под пива и сбоку сунул горлышком в муравейник. Потревоженные насекомые забегали, стали ощупывать усиками бутылку.

— И этим… — кивнула на муравейник Алиса, — вы мешаете жить.

— Не вздумай вытащить! — сердито глянул на нее сосед, — У моей старухи ногу свело, муравьиная кислота надоть.

— Дедушка, вы в бога верите? — спросила Аписа.

Митрофанов уставился на нее маленькими кабаньими глазками, поскреб корявыми пальцами с черными угольными крапинками рыжеватую бороду.

— Вона-а, о боге вспомнила, — протянул он, — Я-то, может, верю, а вот вы, пустые души, и не знаете, что такое бог!

— Где здесь церковь? Я бы с удовольствием сходила.

— Это ты обращайся к моей старухе. — ответил Иван Лукич, — Она там в часовенке прибирается. Церкви-то у нас поблизости нету, а часовенку старушки блюдут. Там иконы на стенах развешаны, свечи горят… На отшибе часовенка-то, у Черного ручья, а никто не балует — все там в сохранности.

— Где этот Черный ручей?

— Озеро обогнешь, тропинка по самому берегу, выйдешь к молочной ферме, а там через лесок, и в аккурат тропка к часовне и выведет.

— Спасибо, дедушка, — поблагодарила Алиса.

— Помолись спасителю за своих… — он запнулся. — Неча в чужой монастырь лезть со своим уставом.

— Вы тоже, дедушка, о боге помните, — скрывая улыбку, произнесла девушка. — Бог учит любить своего ближнего.

— Пусть и бог о нас, грешных, подумает, — пробурчал старик.

Тяжело ступая своими огромными сапогами по хрустящему мху, он ушел. Муравьи скоро успокоились, Алиса видела, как они вскарабкиваются на гладкий бок бутылки. Вынырнул сбоку солнечный луч и осветил сосуд, в нем уже ползали десятки набравшихся туда муравьев. «Неужели они такие глупые, что назад не смогут выбраться?» — подумала девушка, поднимаясь со своего пня. Луч погас, ветер раскачивал вершины берез, до ее слуха снова донеслись шаги. На этот раз быстрые, легкие, так мог ходить лишь Уланов. Прислонившись к белому, в черных веснушках стволу, Алиса ждала, когда в просвете появится высокая фигура Николая.

Послушайте, что говорят… — Сергей Иванович Строков подошел к старому приемнику «Сони», увеличил громкость. Диктор рассказывал, что в Москве состоялась демонстрация евреев, которые требовали открытия в стране синагог, еврейских школ, театров и в довершение всего призывали привлечь к ответственности антисемитов. И незамедлительно принять жесткий закон против них, — Где же они их отыщут, антисемитов-то? А вот сионистов развелось у нас уйма. Открыто проповедуют свою расовую исключительность, а кто возражает — тот антисемит, шовинист и даже — фашист! Это русские-то, кто уберег мир от фашизма!

Я вот прожил на белом свете шестьдесят с лишним лет и ни одного антисемита в подлинном значении этого слова еще в глаза не видел, хотя меня и самого иногда обвиняют в антисемитизме, если, упаси бог, в повести и романе мелькнет еврейская фамилия у отрицательного героя. У нас ведь как? Привыкли, что все отрицательные типы в литературе — это русские. И убийцы, и растлители, и наркоманы, и маньяки, и кретины… А попробуй задеть еврея, грузина, узбека или представителя другой нации! Тут же в издательства полетят письма, мол, оскорбляют национальное достоинство! Вот и сделали из русского человека пугало на весь мир. Кто бы чего у нас ни натворил в стране — виноват только русский. Прибалтийцы требуют отделения от СССР, то же самое грузины, армяне, азербайджанцы, а вот что-то я ни разу не видел русских на демонстрациях с лозунгами «Россия для русских!». Самая крупная республика в СССР, а истинно русские не имеют ни одного своего театра, ни одной газеты, журнала… Ну, один-два московских журнала иногда помещают острые критические статьи в защиту русского человека, но это капля в море! Да и журналы-то беспрестанно клюют, обвиняют сотрудников все в тех же грехах. Русских все центральные газеты-журналы, а особенно телевидение поносят, унижают, а ответить почти невозможно. У русских изданий тиражи-то — кот наплакал.

— Кто же нас до такой жизни-то довел? — спросил Уланов. Он, честно говоря, как-то не задумывался на эту тему. Любые разговоры о притеснении русских тут же резко пресекались печатью, радио, телевидением. «Память» так заклевали, что ее не видно и не слышно. Да и то, говорят, в нее пробрались экстремисты и провокаторы, которые специально компрометируют это общество. Уж тут-то все органы массовой информации поработали!

— А ты подумай, — ответил Строков — Не знаю, как в других сферах, а в литературной русскому писателю, критику, литературоведу ой как трудно живется! На собственной шкуре все это испытал…

— Вы ведь известный писатель, — возразил Уланов, — Ваши книги и часа не лежат на прилавках, в библиотеках на них очереди, как на Пикуля. Вам ли жаловаться, Сергей Иванович?