Олег Губанов - Личное оружие

— Валяй. Только не вякни, что я тут!

— А то она сама не знает…

Мастер вышел к нам уже кое-как причесанный, одетый в мятую чистую рубашку, с толстой амбарной книгой в руке.

Взмахом руки он отодвинул грязные стаканы на столе, куски хлеба, огрызки колбасы, присел, потребовал наши документы и стал списывать с них в книгу что-то ему одному понятное, потому что ручка плохо слушалась дрожащих рук и из-под нее выходили строчки-шнурочки.

Он не вернул нам направления и паспорта — оставил их в книге.

— Останутся для прописки в милиции. Подождите на дворе, пока я тут оденусь, пойдем к табельщице.

— Ну и порядочки, видно, тут! — вздохнула Люда на улице, запрокидывая голову и ртом пытаясь поймать летящие снежинки.

С табельщицей мастер пошептался, вымученно и заискивающе поулыбался, получил от нее денежную бумажку и ушел, от порога еще раз окинув нас прежним хмурым взглядом.

Назвавшейся Ниной Петровной женщине было лет под тридцать, она была завитой яркой брюнеткой. Худощавая, с порывистыми движениями, курила папиросы «Север». Она долго искала в столе какой-то «учетник», расспрашивала нас (больше Люду) о причинах приезда в «эту дыру».

В комнате было тепло, уютно, из-за занавески — тоже простыня, только чистая, выглаженная — слышалось детское лепетание. По радио говорили о нефтяниках Тюмени, о строительстве БАМа, об уборке сои в Приморье, о вспашке зяби и севе озимых…

Наконец обозначив нас в своих бумагах и велев расписаться, Нина Петровна выдала тут же белое постельное белье, полотенца, потом из кладовой на улице добавила по комплекту спецовки, болотные сапоги, ватники и, перехватив у Люды чемодан, повела к следующему дому «на жительство».

— Ну и порядочки тут у вас! — покачала головой Нина Петровна, вводя меня в прокуренное помещение со смятыми, неубранными постелями, на которых как кому заблагорассудится сидели прямо в грязных спецовках разновозрастные мужчины, человек восемь, курили, сплевывая на пол, ругались и играли в карты.

В ответ на слова табельщицы послышались совсем неожиданные для меня реплики, а брань в присутствии женщины, казалось, стала звучать упоительней.

— Нинка! Выручай, роднуля, червонцем до аванса, а то меня тут сделали как последнего фрайера!

— Нинок, прикупи картишку — я верю в легкую женскую руку!

— Ты! — взревел вдруг один из играющих на своего соседа. — Подглядываешь? Я же тебе рыло сворочу! — пригрозил он и тут же, не откладывая угрозы, звучно влепил пощечину любопытствующему. Ударенный лишь головой мотнул, оправдываясь, но на него уже никто не обращал внимания — все смотрели на Нину Петровну, и она удивила меня больше всех. Нимало не смутившись такой сальной атмосферой приема, она вынула из кошелька и подала просившему денег десятку, прильнула к плечу другого субъекта, с таинственным, заговорщицким видом показавшего ей свои карты, и знающе посоветовала: «Берем еще!» Сама же протянула руку за картой к банкиру и, едва взглянув на нее, радостно провозгласила: «Очко! Конфеты с тебя, Бочонок!»

— Гадом буду! — поклялся выигравший. — Погоди, попробуй-ка еще разок, на счастье?

— Хватит, счастье нельзя испытывать, а то оно соберет шмотки и уберется к другому, — сказала весело табельщица.

— Как от Кустова нашего женка ушла! — заметил кто-то, и поднялся хохот.

Один обратился ко мне:

— Эй, новенький, как тебя там, профессор в очках, подсаживайся к нам, покажи свою руку!

— Не играй с ними, Макаров, — мягко предупредила меня Нина Петровна. — Этих бичей никогда не переиграешь. Ложись и отдыхай с дороги-то. Снег сегодня кончится поди, а завтра и на работу…

Легко было сказать: ложись и отдыхай! Правда, сосед мой по кровати ничком придавил подушку и как ни в чем не бывало пускал себе безгрешные пузыри, лежа поверх одеяла в уляпанном грязью полукомбинезоне, не размотав даже портянок.

Гвалт и ругань не умолкали ни на секунду. На меня уже опять не обращали внимания. А мне вспоминалась комната рядом с квартирой железнодорожника Павлова, где мы были вдвоем с Людой. Я почувствовал, как жгучая тоска по ней сжимает сердце, будто неведомо когда мы расстались и неизвестно когда увидимся снова, хотя я знал, что находится девушка всего через две стены, в комнате напротив.

Вдруг кто-то присел у моих ног, я открыл глаза и увидел белобрысого парнишку примерно моих лет. Редкие зубы, пронырливые глаза с покрасневшими веками. Очень смахивает на какого-то грызуна — постоянно шмыгает носом.

— Простыл тут, — пояснил он последнее обстоятельство. — А ты откуда приехал?

— Из Белогорска, конечно.

— Лев завербовал?

— А тебя тоже?

— Я уж неделю тут. Ничего, работать можно. А можно и не работать. Тоже ничего! — хихикнул он и предложил звать себя Игорьком Шмелевым.

— А Игорешей можно?

— Зови как хочешь! Я простой… Надолго сюда? Я до армии, до весны, — все какие-то деньги, может, будут с собой!

— Да зачем в армии деньги?

— Мало ли! С деньгами-то лучше.

— Слышь, Горь, — придумал я тут же прозвище знакомцу, созвучное слову «хорь», — с тобой должны были какие-то молодожены приехать, мне Лев говорил.

— Кустовы? Да они уже перегавкались и разбежались в разные стороны, по общежитиям. Колька живет в том доме, где мастер Рогов. Галка — тут, за стенкой.

«Где и Люда», — отметил я.

— Они жили за линией возле станции в одной пустующей квартире, но Галка стала пить вино, материться — связалась тут с некоторыми шохами. Колька стал ругать ее, ну и ей не понравилось…

— Постой, так они у Павлова жили, у дежурного по станции?

— Не знаю! У вокзала сразу. Я только раз у них был, когда помогал туда кровати таскать.

От Шмелева я узнал, что здесь существует как бы две бригады рабочих, подчиненных одному бригадиру: наша — в бараках и кадровая, состоящая из семейных рабочих, проживающих по квартирам в поселке лесозаготовителей. На одном из разъездов копают котлованы под фундамент будущего моста рядышком со старым — под один «бык» — одна бригада, под другой — вторая. Несмотря на разделение объектов, работают в две смены. На работу возит мотовоз, возвращаться приходится затемно, всякий раз в разное время, потому что для пробега мотовоза нужно окно в общем железнодорожном движении. Питаются здесь кто как может, но есть в поселке магазин, столовая при станции и для лесозаготовителей — там готовят лучше и блюда дешевле, но, по словам Шмелева, ходить в ту столовую небезопасно.

— Вражда из-за баб, — пояснил мне Горь, и тут же глазки его замаслились: — А у тебя уже было с ними что-нибудь?..

— Было. Меня, видишь, родили!

Ну да! Не хочешь рассказать… Тут, конечно, больше старые бабенции, а так бы не мешало с какой покрутить — всегда б пожрать было… А можно и тут на печке варить. Я, правда, не умею. Если хочешь, так давай вдвоем: с аванса купим продуктов.