Д. Савельев - Медитатор [сборник рассказов]

Во мне несколько сущностей. Одна — рациональная, что–то вроде мирового разума, объединённой истории всех цивилизаций, рождавших укрытия, сконцентрировавшейся в один миг. Укрытия, жилища, защита — вот причина моего возникновения. С полным сервисом и набором необходимого, с иерархией самоконтроля, с органами слуха, цепляющими крохи из будущего. Дома! О, эти миллионоэтажные уступчатые вертела, вращающие их нетерпение и жажду в моих мышцах!

Вторая — органическая. Это моё чрево, бурлящее, меняющееся, бездонное. Оно совершенствуется на оставленных демонических заводах, оживших и закипевших. Миллиарды кнопчатых серых устройств, атомных, магнитных, электрических, плавят и вытачивают мои новые части. Они — кузницы моих путей, моих нейронов и моих хромосом. Они умножают моё тело и обновляют отработавшие участки.

Третья — функциональная. Она контролирует всё, следит за формой, обеспечивает своевременную и точную доставку. Она — бесконечный компьютер с неограниченными возможностями, никогда не ломающийся и безупречный.

Во мне есть ещё несколько сущностей, менее заметных, и я так рад, что я существую! Я рад, что могу наблюдать красное зарево моего города, из которого никогда не видно неба и звёзд, бледной поганки луны, яркого сверкающего круга, припекающего мне голову. Рад, что измождённые человеческие тени носятся внизу и налаживают мою жизнь через свои гибель и старение. Счастлив, что я есть, что меня раньше не было и что когда–нибудь исчезну. Что есть долгая, долгая и холодная ночь, укутанная дымами и гарью, и что я никогда не сплю. Я управляю этим гнилым и пыльным муравейником, я бытиё, я источник. Радиоактивность, наркотики, утопленники и ядерные грибы — это всё моё. И пули, и агрессия и ревущие автомобили — всё в моей власти. Всё, всё, всё-ё.

В дни Страшного суда остался в стороне: стою и смирно жду, невидимый для всех. Всем настолько хорошо, что их, наконец, заметили! Им даже наплевать, куда они попадут — вверх или вниз. Что есть будущее? Настоящее есть всё, а будущее то ли есть, то ли нет. Да и если считать, что жизнь прекрасна, то прекрасна она будет и в аду. (Чем Земля лучше ада?) А если думать, что жизнь — несчастье, то мучения она будет приносить и в раю. По–моему, все мы с рождения мечтаем попасть на Страшный суд.

А я — аномалия. Мне не место было на этой планете, мне не место в этой Вселенной. Не то, чтобы Иисус отказался говорить со мной — нам много есть, о чём поговорить. Но он глянул в мою сторону и не заметил меня. Я прозрачный даже для него. Так куда мне теперь? Вон там есть несколько дорог. Эти, люди, они и не смеют думать, чтобы ступить на них. А для меня они открыты. Но я лучше посижу ещё здесь и посмотрю. В их душах — в их умах звучат эхо от голосов, рычат черти, рвутся языки пламени. Одни коридоры клинической смерти сменяют другие.

Да, я помню, как всё это было! Была одна дорога, простая, понятная. Она вела сюда. Но большинство испугалось и свернуло. Их увело подсознание. Они брели по дремучему лесу, ветки хлестали их по глазам, и они слепли, корни цепляли их за ноги, и они разбивались. Был прямой и однозначный путь. Зачем было выдумывать себе новые опасные тропы? А я просто стоял на месте: Страшный суд сам потихоньку двигался ко мне. Да и куда мне было торопиться? Но вот теперь я спешу — спешу сделать выбор. Я себя успокаиваю, но понимаю, что выбор сделать надо. К тому же я ещё не понял, что выбирать и из чего. Сердце у меня болит за этих вот бедных больных. Знаю, могу понадобиться в любой момент, знаю, что учителя и поддержка им будут нужны и там, где бы это «там» ни было. Но мне хочется вон в ту неизведанную черноту, что открывается у ног Иисуса, в глазах Иисуса, в каждой молекуле его нематериального тела. Он меня не замечает, но может я помогу ему познать себя, и мы будем обращаться на «ты», как старые друзья? Хотя какой я ему друг — даже смешно. Оно другое, абсолютно другое это существо передо мной, и нет ни малейшей надежды, что разное когда–нибудь сплетётся в одно. Мои стихи — они стихи бесполезного существа, обременённого душонкой, сознанием и ещё, быть может, парой–тройкой возможностей, рождающих аномалию. Не исследованных, новых.

И вот я думаю — может, нет времени? Может, все чувства человек проживает одновременно — чувство смерти, чувство любви, чувство своего существования, чувство предназначенности и все остальные чувства. А потом его несчастный разум, стремящийся всё структурировать и разложить по полочкам, выдумывает время для простоты и ясности. И вот уже мы имеем все чувства по отдельности — чувства уходящие и приходящие. Тем более и парадоксов, которые сводят с ума, не возникает — ведь нельзя же одновременно испытывать чувство свободы и чувство зажатости, чувство страха и чувство бесстрашия. То есть, конечно, можно, но не в полной мере. И почему, собственно, нельзя, если времени нет изначально? Что тут первично, а что вторично? Что причина, что следствие? Всё идёт от разума, он рождает логику, а его тянет за собой сознание. И опять получаются замкнутые круги. Много, много кругов, зацепленных друг за друга. А откуда берётся сознание? Не человеческое, а первичное, самой первой и последней материи, материи тонкой, материи высшей? Может оно возникает посредством других материй, которые она рождает в своём пути?

Всё во мне аномально. Аномально количество вопросов по сравнению с количеством убеждений, аномально мышление человеческими категориями о категориях высших и доступных сейчас. Наивность и детскость — это тоже выпадает из формулы. Формулы, рождённой из жизни и родившей жизнь. Я какой–то псих. У меня всё путается и шарики конкретно заехали за ролики. Может, это и не Страшный Суд. У меня есть надежда, что Иисус знает ответы на мои вопросы, но он так занят. Нельзя мешать занятым высшим существам, они могут обидеться. А низшие, которые вертятся вокруг него — натуральные собачки: любят, чтобы их гладили, обожают получать конфетки, и наивысшее счастье для них — сидеть в дурацкой стойке, ожидая благодарности. Всю жизнь сидят, не смея гавкнуть, и любят хозяина. За то, что он может что–то сделать для них. И вот сейчас дождались, и им говорят выбирать себе награду, а они продолжают сидеть — разучились выбирать. А другие не собачки, знают, что они не собачки, но тоже сидят и не смеют гавкнуть, потому что вдруг окажется, что они всё–таки собачки? А третьи уверены, что такого не может даже быть, начинают бегать и гавкать и, в результате, приходят к тому, что они не просто собачки, а брехливые собачки. А я самая хитрая и трусливая собачка из всех.

Зачем было целому делиться? Зачем распадаться на части, когда ничто не гарантирует, что части когда–нибудь соберутся вместе? Зачем делиться на неравные части, когда известно, что равных частей не бывает? От любви? Или от злости? Или от усталости? Части несовершенные, части конфликтующие и взаимоподавляющие?