Всеволод Фабричный - Эскапизм

Унитаз с поднятым сидением. Засохшие бугорки зубной пасты вокруг раковины. Уносящий ноги прусак. Тряпка из старых трусов на полу.

Ванная была на четверть залита водой. Отца в ней не было. В воде, похабно извиваясь, лежал кольчатый червь. Толщиной с мужское бедро, свернутый в два темно–красных полукольца. Любопытное, острие мордочки, вытягиваясь, касалось края ванны и, прикоснувшись, судорожно отдергивалось. Червь был слеп и беспомощен. Из хвоста (или головы?) червя выдавилось что–то черное и осело на дне ванной.

«Значит, вот как он справляется со смертью мамы», подумал Сергей.

«Это его выход. Его персональная борьба».

Около раковины, рядом с зубными щетками лежала коробочка с бритвенными лезвиями. Почти целая, только одного лезвия не хватало.

Сергей освободил одно из лезвий от оберточной бумаги, крепко сжал его между указательным и большим пальцем правой руки, наклонился над червем и левой рукой прижал его скользкое тело к краю ванной.

Червь, видимо, не понимал, что сейчас произойдет.

Сергей начал резать. Червь бешено извивался, вода плескалась.

Шесть больших кусков. Каждый из них продолжал судорожно жить. Тошнота рвала горло на куски. Желудочный оргазм. Эякуляция пищи.

Скорее уйти.

Забыть все на свете. Забыть все слова и жить как медуза — от минуты к минуте.

Сергей оделся и ушел из квартиры не заперев дверь.

Долго шел куда глаза глядят и попал в Битцевский парк. В парке он нашел груду сваленных в кучу досок. Из одной торчал гвоздь. Сергей Слыханов вырвал его из доски, снял пальто, засучил рукав свитера и рубашки, сел на корточки, вздохнул и начал выцарапывать на руке надпись.

Надо добавить, что когда я увидел Сергея Слыханова — меня поразила его походка. Он передвигался мелкими шажками, чуть–чуть загребая направо. Как будто бы его насильно одели в новенькие ортопедические ботинки, и он пока что к ним не привык.

К слову ОРТОПЕДИЯу меня довольно нежное отношение. Несколько лет назад я работал на складе/мастерской, которая была набита шнурками, ортопедической обувью, ваксой для чистки ботинок, кожаными лоскутами, подошвами, щетками и прочей обувной всячиной.

Представьте себе широкую, пустынную (по утрам) улицу, по бокам которой расположены дымящие, пердящие и плюющиеся здания заводов и мастерских. Серые стены, покрытые граффити, леденеющие или совсем обледенелые лужи, изредка проезжающие грузовики.

В конце улицы, упираясь в тупик, стоит старомодное бледно–голубое здание со смешной крышей. Это моя «ортопедичка». Если зайти внутрь, то, миновав обманчиво–цивилизованную комнатку с секретарем и компьютерами, вы зайдете в настоящий лабиринт маленьких отделений и отсеков. Все они до потолка забиты барахлом. Все так и дышит древней таинственностью. Запах кожи, ацетона и ваксы. Рулоны, обрезки, невиданные станки по углам. Раньше в этом здании пекли хлеб и булки, но это было давно — в шестидесятых. Пол — настолько неровный, что если посередине комнаты поставить тележку — она покатится сама по себе. В главном, самом просторном зале, происходит упаковка заказанных товаров. Пакую и отсылаю их я и долговязый, вежливый наркоман с подвижным кадыком и футболкой Reservoir Dogs. Мы работаем спиной к спине. Каждый за своим столом (на своем столе я ежедневно рисую фломастером похабные картинки и часто стираю их на следующий же день, испугавшись своей фантазии). У нас общие весы и общий график цен за перевозку. Мы отправляем товары в самые отдаленные уголки Канады. Индейскому поселению количеством в сорок индейцев вдруг понадобилось сорок пять шнурков! За дело! За дело! Часто (ради смеха) я снижал цены для заказчиков. Допустим, наша ортопедичка берет сорок долларов за перевозку двадцати пар обуви в Квебек. На специальном бланке я писал: доставка $30. Потом я относил бланк пожилой девице китайского происхождения, и она, не заметив подвоха, оформляла заказ на компьютере. Признаюсь честно: я люблю мелкие обманы подобного рода. Да что мелкие! Я обманывал и по–крупному! Читайте дальше.

Да, совсем забыл: к главному залу мастерской (вместе с десятком других отделений) примыкала узкая комната с высокими полками вдоль каждой стены. Полки были завалены инструментами для починки обуви, к одной из стен примыкал длинный стол–верстак и за ним обычно стоял бывший полицейский Билли, который в былые годы полицействовал и кощунствовал в Англии, а теперь почему–то работал здесь в Канаде. Я не спрашивал его, почему он переехал. Билли чинил обувь. К нему приходили клиенты. Вообще, весь этот домик был обычным складом и починка обуви составляла лишь маленькую часть довольно успешного бизнеса. И я говорю не кривя душой: я был страшно рад этой маленькой части! Почему? Потому что клиенты платили Билли деньги, и он складывал их в настоящую кассу, которая прочно стояла на столе–верстаке! Понимаете к чему я клоню? Старик Билли ведь не каждую секунду сторожил свою кассу! Ему, как живому существу, нужно было и в туалет отойти и сходить в вечно холодную столовую (на стенах висели старые плакаты с jazz–музыкантами из Нового Орлеана), чтобы поклевать еды и попить кофе. И тогда касса оказывалась без присмотра. А я могу быть очень быстрым, когда мне это необходимо. И к тому же — я люблю выпить, а магазин с выпивкой был в десяти минутах ходьбы!!! Когда я в первый раз заметил кассу — Билли как раз ее открывал (касса была старая и не нужно было вводить никаких кодов). Эротика двадцатидолларовой купюры! Ее зелено–серое тело. В меня ударило двести двадцать вольт непередаваемой радости. Мои скучные дни были спасены.

Одна только беда: я никогда не могу вовремя остановиться. Сначала брал по двадцатке в день (а когда не было двадцатки — то и по десятке), потом, в холодный, невыносимый понедельник — жадные, дрожащие пальцы утащили сорок. Потом повторили. И после этого я был позорно и бесстыдно пойман. Но пока об этом еще рано говорить.

С самого раннего утра, когда я начинал упаковку товаров со своим наркоманом — я всегда вполглаза следил за комнатой с Билли и его замечательной денежной кассой. Как только он куда–то отходил, или наоборот направлялся к нам, чтобы переговорить с начальником Бобом — я моментально шел к комнатке с кассой. Для отвода глаз я брал с собой какую–нибудь бумагу и ручку и притворялся, что изучаю ее, неся в офис. Я даже постукивал ручкой по листку и шевелил губами. Высший класс! Как только я оказывался вне поля видимости (стол с кассой закрывали полки, но если Билли исчезал по направлению к столовой — я мог увидеть его узкую спину), я кидался к столу, обходил его и наощупь (глаза должны были следить за входом и выходом из мастерской) ворошил руками в ячейках кассы. Это было схоже с лотереей. Я не знал какую купюру я вытащу, но обычно это были двадцатки или десятки. Я тайно, с девичьим стыдом, мечтал о сотне, но она так и не появилась.