Всеволод Фабричный - Муравьиный лев

В обеденный перерыв Коллин выкурил два косяка (от него действительно исходит крепчайший запах марихуаны) и поэтому очень говорлив. Мне не удастся уйти, пока я не выслушаю еще одну историю. Так и есть! Сегодняшняя история такова:

«….а я, блядь, тогда ваще первый раз попробовал экстази…и мне хотелось дать кому–нибудь пизды….все равно кому…. ну, короче, мы, блядь, идем вечером со своим друганом по улице…уже, блядь, ночь вообще…никого нет…и тут видим какая–то старуха–китайка идет…ну мы и решили у нее сумку выхватить… друган мой, значит, у нее сумку из рук начал вырывать, но она, сука, орать стала и не пускает…ну тогда я ей хуяк по голове…изо всех сил…она, блядь, сразу упала, ну мы, короче сумку подобрали и бежать…потом кошелек вытащили….там ни хуя не оказалось…ну мы и пошли по домам….»

Очередная история… Коллин и не подозревает, что она вошла в любительскую литературу. Я понимаю, что рассказ звучит очень по–русски, но нужно же было как–то перевести!

Выслушав историю, я как можно быстрее отделываюсь от Коллина (он уже было начал рассказывать что–то еще) и прячусь в туалете. Закрываюсь на секунду в кабинке и допиваю водку. Она здорово нагрелась в кармане. Борясь с рвотными позывами, кладу бутылочку на дно ведра, куда кидают использованные бумажные полотенца. Бегу к своему подъемнику и приступаю к работе.

Вообще, я ужасно хотел бы остаться в полном одиночестве. Чтобы совсем никого не было рядом. Сначала мне будет невыносимо тяжело. И, наверное, буду рыдать и молить высшие силы, чтобы они вернули мне человечество, какое бы поганое и суррогатное оно ни было. Обман. Это можно сравнить с наркоманией, да и с тем же алкоголизмом. Когда я брошу своих собратьев — некоторое время мне будет ни жарко, ни холодно от их отсутствия. Они еще находятся в моем организме. Потом наступит синдром абстиненции — мне станет жутко. Мне станет страшно, я буду алчно желать увидеть их снова. Потом, когда кризис пройдет, мне станет легче. Потом — редкие взрывы ностальгии по связующей руки зависимости. И затем все: я освободился, и общество будет казаться дурным сном, который наконец кончился. Я стану свободным. Главное — это перетерпеть самое начало.

Но, впрочем, все только лишь теория. Мои фантазии. Одно дело — жить на необитаемом острове или в пещере где–нибудь в горах, но при этом все–таки знать, что кроме тебя на планете живет кто–то еще. Такое одиночество не настоящее. Оно похоже на тело без души. Оболочка, которая в любой момент может обратиться в прах. Другое дело — остаться совершенно одному. И знать, что ты — единственный представитель своего племени. Бьюсь об заклад — это потрясающе страшное чувство. От такого чувства можно легко сойти с ума.

Я вдруг понимаю, что совсем не вижу букв и цифр на своем заказе. Они расплываются, наскакивают друг на друга. В ушах у меня стоит протяжный гул, как будто бы я лечу в самолете, и мы идем на посадку.

Хрен с ним — с заказом. Все равно бы я его сегодня не закончил. Я паркую подъемник как можно ближе к полкам (чтобы дать проехать другим), сажусь на платформу и, убедившись, что кроме меня в проходе нет никого — достаю свою пепсикольную бутылку с шерри. Прикладываюсь. Еще раз. Еще раз. Уже через минуту меня начинает одолевать сильнейшая тошнота. Глотательные движения, испарина на лбу, глухие лягушачьи порыгивания. Мне нужно срочно все исторгнуть. Я не успею добежать до туалета. Я ныряю под нижнюю полку с инструментами, становлюсь на карачки, просовываю голову между коробок с гвоздями. Шерри, пиво, водка, джин Gordon’s и несколько бутербродов выплескиваются на свободу. Какое–то время я продолжаю стоять на четвереньках. Интересно — кто получит заказ на гвозди? Его ждет сюрприз.

Утираю рот, встаю и, раскачиваясь направляюсь в сторону секретной душевой комнаты. Мне нужно отдохнуть. А когда я отдохну — я продолжу работу.

Сквозь мотки проволоки — в следующем проходе я вижу Секретаршу. Она стоит, задрав голову и что–то считает на верхних полках. В руках у нее стопка бумаг и ручка. Она меня не видит. Я расстегиваю штаны, вытаскиваю хер и потрясываю им в ее направлении. Мне смешно и немного жутковато: она и не подозревает, что в двух метрах от нее происходит случай трусливого эксгибиционизма. Я вспоминаю, что уже пробовал так делать позавчера, но не на складе, а на обеденном перерыве в парке возле открытого плавательного бассейна. Хотя на дворе сентябрь — днем бывает настолько тепло, что некоторые люди решаются купаться. Да и, по–моему, бассейн с подогревом. Меня чуть было не застукали. К тому же — в бассейне была неудачная публика. Девочки и мальчики семи–восьми лет…им не интересно показывать свои органы. Но повторю еще раз — мой эксгибиционизм не совсем настоящий. Я их вижу, а они меня нет. Наверное, мне нужно еще немного постареть — настоящий, агрессивный эксгибиционизм и педофилия должны придти с годами. Лет в сорок пять. Таким вещам нужно созреть, но …если вы меня спросите — чего бы я действительно хотел и какова моя голубая мечта — я отвечу, что я желал бы открыть для себя радость труположества. Секс с мертвым телом идеален. Особенно для такого человека, как я. Можно смело быть самим собой. Когда ты жив, а она уже нет — аннулируются десятки нужных слов, движений и притворств. Полная свобода. Я полагаю, что на практике некрофилия будет довольно удушливым и пакостным занятием, но всегда можно себя перебороть.

Все это очень–очень глупо, но, поверьте, я говорю (размышляю) от души. И меня снова тошнит. Мне действительно нужен кратковременный отдых.

Внутри душевой комнаты очень спертый воздух — прямо не продохнуть. Пахнет старой баней и прелой пшеницей. Для полного комплекта на потолке должны висеть летучие мыши–нетопыри. Я закрываю за собой дверь, включаю свет и первым делом опорожняю мочевой пузырь. Поток, журча, стекает в слив на полу. Ноги обрызганы. Выключаю свет. Теперь только темнота, самолетный гул в ушах и вкус рвоты во рту. Я сажусь на пол, опираясь спиной о стену. Совсем немножко посижу. Минут пятнадцать.

Я сразу же погружаюсь в крепкий, полный видений сон.

Вообще, сон — мое проклятие. С детства я сплю из рук вон плохо. Кошмары и лунатизм. В последние десять–двенадцать лет я ежевечерне принимаю снотворные и седативные лекарства. Без них уже не могу. Конечно, нигилизм нигилизмом, но такие таблетки — отличное изобретение, и я аплодирую тем, кто их выдумал. Химия, спирт, табак и жареное мясо — замечательные вещи. Фрукты, воздержание и витамины могут здорово подкосить психику и сделать человека еще большим ослом, чем он уже есть. Не всем это идет на пользу. Особенно, если «прозрение» наступает уже во взрослом возрасте. Физическое здоровье улучшится, но ум и индивидуальность могут испариться как капля ацетона. Это только кажется, что свободный от химии человек — властелин своей судьбы. Я не иронизирую…имею же я право иметь собственное мнение? Тем более, что я сам как–то пробовал жить достойно…был такой грех… Понимаете…воздержание от всякой пакости и здоровый образ жизни — это как религия или излишняя честность (подчеркиваю — излишняя!). Честные люди часто плавают в целом озере пульсирующий обиды. Почему? Что им мешает? Да честность и мешает. Честный человек постоянно находится на грани быть оплеванным и осмеянным. Нужно следить за ближними вдвое зорче. Искать их пороки, находить несправедливости и главное все время повторять о своей честности. Но фурункул–то побаливает! Тяжело и обидно быть блюстителем своей и чужой нравственности. Удар по лбу всегда воспринимается легче, если ты периодически бьешь кого–нибудь сам. Обманутый и униженный праведник в гневе может быть реально опасен. Ведущие здоровый образ жизни люди не так уж и опасны…скорее невыносимы. Та же самая схема: им так тяжело быть здоровым, что требуется разделить свой крест с другими, замаскировав ярость (и в случае бывших наркоманов — зависть) ко всем плюющим на здоровье. Начинаются проповеди и советы «от чистого сердца». Бывшие алкоголики тоже порядочно навязчивое племя… Ну и, как я уже упомянул — верующие в Бога. Это особая статья. У людей может наступить настоящая водобоязнь веры и тогда лучше к ним не приближаться — они обязательно попробуют укусить и заразить. Разумеется, я не говорю о всех. Только лишь о большинстве виденных мною людей. И пожалуйста — не поймите меня неправильно. Я не пытаюсь защищать чье–то пьянство или наркоманию и пропагандировать пороки, боже упаси — среди таких людей полным полно отвратительных дегенератов! Что вообще умного может посоветовать такой как я…какая там пропаганда! Я говорю лишь только о себе и о своих жизненных впечатлениях. О том, что я вижу из своего бинокля и как ко всему этому отношусь. Пьянство, трезвость, честность, лживость… Все перемены в жизни — это, как гласит пословица — «шило на мыло»! В любом случае человек был, есть и будет грязью. Никаких «мы должны», никаких «вы должны» — только мой личный бинокль с кривыми линзами. Вешайте на люстре, душите проволокой.