Всеволод Фабричный - Муравьиный лев

Мы такие. И нас не переделаешь. Подобных историй не сосчитать.

Митинг заканчивается. Миссия начальника выполнена: мы чувствуем себя как дохлые жабы, которых слегка намочил дождь и переехал велосипед. Мы бесполезны. Даже хуже: мы вредители. Компания отдает нам все что у них есть и все–таки пытается держаться на плаву…

Перед тем, как мы очистим офис (который уже начал подванивать от такого количества мужской рабочей силы) начальник вдруг смягчается и небрежно бросает:

— В обед я куплю всем сладкие булочки. Я оставлю коробку в столовой.

Раздается едва слышный гул одобрения, какой–то шутник даже подвывает по–волчьи. Все выходят, но перед тем как уйти — я и еще некоторые работники берем с пластмассового подноса заказы на инструменты. Все хотят выбрать маленький заказ и по возможности успеть просмотреть товары — никто не хочет ворочать тяжелые металлические хреновины вроде тех же мясорубок или бензопил с молотками. Секретарша кидается к подносу чтобы положить конец этой внезапной свободе выбора. Ворча, она начинает выдавать заказы сама. В любом случае, я получаю не такой уж плохой.

На складе люди собираются в мышиные кучки и начинают сплетничать и шушукаться. Переплетаются хвостами, роняют дымящиеся горки помета, принюхиваются в сторону офиса. Обсуждают митинг. Самый смелый из них — старик Майкл даже повышает голос, слышатся слова «пиздюк, пидор, хуесос» (это, без сомнения, в адрес начальника: они с Майклом заклятые враги — старик даже подавал на него в суд, но проиграл).

Мне тоже хочется присоединиться к сплетням и шуршанию — я, к сожалению, должен признать, что люблю такие трусливые поползновения. Буду суров к себе — я хуже любой старухи. Но я стараюсь ничего не говорить сам — я люблю слушать и наматывать на ус. И создавать иллюзию, что хочу всех помирить. На самом деле на работе я изо дня в день ожидаю грызни, драки и смертоубийства. Ну если не смертоубийства, то хотя бы визгливых угроз перерезать кому–то горло. Это моя капельница: чужие трагедии и смехотворные попытки благородства фильтруют мне кровь. Откуда такая низость? В кого я вообще уродился? Токсичный гомункулус.

Однако, время не ждет. Нужно хотя бы сделать один заказ — тогда Секретарша оставит меня в покое.

Я отсоединяю от батареи свой подъемник, включаю его. Знакомый вой мотора и запах масла. Еду вглубь склада. Полки с инструментами проносятся мимо. Я поднимаюсь на платформе под потолок и задумываюсь… Gordon’s и шерри перебулькиваются в моем желудке, греют его. Сегодня нет никакой мотивации к работе. Никакой. Хочется проказ, огромного количества выпивки и моментальной, легкой любви.

Только вчера мне пришла в голову идея насчет возможных сексуальных приключений во время обеденного перерыва. Сейчас в интернете столько страничек знакомств… А что, если я напишу туда примерно такое объявление:

«Молодой алкоголик ищет женщину бальзаковского возраста для занятий сексом на ее территории ежедневно — с понедельника по пятницу с 12:30 до часу дня. Вы должны жить около станции «S…..» Я сам приду к вам сам или же если хотите — вы можете подвозить меня на своем автомобиле. О себе: я невероятно прост в общении, дружелюбен, люблю выпить и готов нарушить любое табу.»

Вы не верите? Честное слово — я почти уже все это написал вчера вечером, но в последний момент запутался в регистрации и все пропало. А почему бы нет? Должна же в этой части моего города проживать какая–нибудь домохозяйка у которой в дневное время чешется в паху. Муж на работе, дела сделаны — почему бы не позабавиться с каким–нибудь придурком типа меня? На верхней челюсти у меня всего полтора зуба, но не челюстью же я буду ее любить? Да и выпивка всегда будет. Ничего, что только полчаса! Если все делать быстро — будет как раз! Главное, чтобы жила очень близко… Ах, как бы это скрасило мне рабочие дни! К инструментам не осталось никакой симпатии… Да в сущности — почему бы и нет? Если бы я был домохозяйкой — я бы сразу же ответил на такое письмо!

Вчерашним днем я был настолько увлечен фантазированием насчет моей новой безумной выдумки, что рабочее время проскользнуло быстро как палец, намазанный вазелином. Шерри и пиво тоже помогли. А сегодня я понимаю, что все тщетно, что я просто перестал развиваться и остался дурным подростком… Какой еще бальзаковский возраст… какие женщины…что ты, Сева! Лучше подумай, что с тобой будет твориться после первого перерыва — когда опустеет твоя бутылка…

Спохватываясь, я наконец начинаю потихоньку работать. Для начала мне нужно затащить на поддон подъемника какой–то станок — то ли для вырезания по дереву, то ли для чего–то еще. Станок весит семьдесят килограмм. Поднять его я не могу и поэтому должен стащить его с полки и тянуть волоком (хорошо, что на нижнем ярусе, а не на самом верху — такое тоже бывает!) Это первое за утро физическое упражнение сильно дает мне в голову. В глазах темнеет, сердце сбивается с ритма, и я, бросив станок, делаю несколько хрупких неуверенных шагов в сторону. Натужно покашливаю: кхх! кхх! Но все моментально проходит. Я снова беру станок и втаскиваю его на поддон.

Вообще, я ужасно пуглив, когда дело касается сердечных или головных перебоев. Я сразу становлюсь как шелковый и даже подумываю — не перестать ли мне так много пить. Переворачиваю эту мысль с боку набок, как кубик или кусок мыла. Но меня хватает ненадолго. Как только мне становится хоть чуть–чуть лучше — я сразу же забываю о зароках и здравом смысле. Мне неприятно строить такие скучные планы.

Теперь мне хочется промочить горло: наверное, это от подсознательного волнения за подшалившее сердце — мне всегда нужно что–то попить после мелких припадков. Разумеется, назвать случившуюся со мной вещь припадком нельзя — это ничтожно, но я люблю слово «припадок» — оно имеет вес. Судите сами: если я скажу «мне иногда становится немножко плохо» — вы не придадите этому никакого значения, вы даже слушать меня не будете. А если я тихо скажу «иногда со мной случаются маленькие припадки» — вы обязательно заинтересуетесь: что за припадки, течет ли пена и падаю ли я на пол? И интересный разговор готов. А я всегда люблю интересные разговоры.

У меня в кармане штанов торчит банка кока–колы. Даже не помню, когда я ее туда клал… Наверное, перед митингом…

Кока–кола…Как много она для меня значила в детстве и в раннем подростковом возрасте. И не только она — вообще все иностранное дерьмо. Я лип на него как жидкий стул на коврик возле унитаза. Жевательные резинки, сникерсы и жвачка Терминатор были чем–то большим, чем простое счастье. Скорее — светлой половиной жизни. А все остальное — ночь.

Одну секунду — я возьму микрофон и толкну речь. Буду читать по бумажке. Если не хотите слушать — не слушайте. Все равно, кроме жалоб вы ничего не услышите. Никаких конструктивных предложений. Я никогда не знаю что делать…