Всеволод Фабричный - Самоед

Да пожалуй что старые, довоенные пособия по хирургии (ах! величие абсцессов! миниатюрные вулканы фурункулов!), все что касается судебной медицины (жировоск, асфиксия младенцев по–глупости запершихся в чемоданах, лягушечьи лица утопленников), грибы–слизевики, неблагополучные районы, где истощенные наркоманки тщетно пытаются найти вену на кровоточащих желтых ногах, горящие свалки, серные пробки, беззубые юродивые спящие около вентиляционных отверстий, пункты приема бутылок, сельские уборные (в данном случае я жертвую своим жестким принципом о мерзости человеческой вони — уборные я уважаю, особенно если посветить вглубь ямы фонариком….такой Вавилон червей вы не увидите никогда!), распухшие пальцы нищих алкоголиков с выпуклыми ногтями и сахарными болячками, подвалы где еженощно происходит робкая педерастия и педофилия, прорвавшиеся канализации, кожно–венерические диспансеры (какой смешной и нелепый стыд на лицах некоторых посетителей!), медведок, коряги в лесу, которые можно поднять и узреть влажную, мучнистую плесень на обратной стороне, полусонные мечты о некрофилии (возможно и сам когда–нибудь…даже страшно становится…), рак, обнаженные иглы на заплеванных тротуарах, метастазы, грязные ковры в дешевых отелях, смятая порнография в мусорном баке на задворках секс–шопа, тухлая вода в которой две недели стояли нарциссы, вороны деловито разбирающие только что выброшенные из окна остатки жратвы, ночную, неубранную рвоту на ступеньках метро, пластмассовые корзинки с окровавленными ватными тампонами в палате где берут кровь на анализы, оспа, оспины, выдранная собачья шерсть, перхоть на плечах неопрятных мужиков, дьявольски–зловонные кусочки пищи, которые иногда сохраняются в дуплах моих зубов по несколько дней и потом все таки выковыриваются настойчивым языком, отлепившиеся от чьих–то каверн коричневатые пластыри на дне плавательных бассейнов….Да мало ли прогорклых вещей на свете?

У меня были мысли начать эту главу необычным и варварским языком Андрея Платонова, или же изысканно по–набоковски с совершенно иным, нетипичным описанием деревянной подставки на которой я сижу в этой главе. Я долго подбирал словосочетания и у меня ни черта не получилось. Не беда. Я уже убил одного зайца — упомянув заветную классику и тем самым создал культурное и уютное настроение. (так что давайте–ка с чашечкой кофе, на зеленом диване….)

Я опишу так: деревянная подставка нужна для того чтобы, взобравшись на нее, дотянуться до двух зеленых баков: один для картона, другой для мусора. Подставка (или же скорее — маленький помост с тремя ступеньками) обита проволокой для того, чтобы не дай Бог не поскользнуться и после не выдоить у компании небольшую сумму денег на зализывание ран. Начальники — хитрые бестии. Безопасность для рабочего класса — это всего лишь боязнь бугров быть засуженными. На самом деле им бы было бальзамом на раны видеть вас в клещах какого–нибудь хитроумного фабричного станка — кричащих как кролик после удара арматурой по мягкому, доброму лбу.

За моей спиной — проволочная сетка, отгораживающая наш склад от пекарни — на широкий двор которой иногда выходит мистический молодой человек и волнующе–пронзительно играет на саксофоне. За пекарней — длинное и шумное шоссе. Далее — неизвестность.

На асфальте рядом со мной — несколько раздраконенных воронами макаронных пакетиков, почерневшая кожура мандарина, два плевка, неизвестный моему слабомеханизированному уму металлический предмет напоминающий шарикоподшипник, и около пятидесяти окурков (считал от нечего делать). Рядом с исцарапанными, побитыми временем складскими дверьми возвышается блестящая горка газовых баллонов около которых строжайше запрещено курить. Можно добавить, что внутренняя сторона дверей испещрена именами крыс, которые скончались в близлежащей крысоловке. Имена самые разные — людская фантазия богата. В данный момент мое любимое имя это «shitbrick»

На этом складе несколько лет назад умер человек. Его нечаянно убил лучший друг. Ирония…Он пригвоздил парня к стене металлической вилкой погрузчика. Пробил ему пах и бедро. Говорят, что пьяный был в тот день. А умер парень от потери крови. Его нечаянный убийца допустил ошибку — вместо того, чтобы оставить все как было до приезда парамедиков — он ударился в панику и дал задний ход. Вилка вылезла и друг его истек кровью за пять минут. Разорвалась артерия на ноге. Думая об этом сейчас — я понимаю, что видимо сделал бы то же самое. Ты пригвоздил человека к стене — он вопит нечеловеческим голосом. Как тут из него эту вилку не вытащить? Это же простой рефлекс, как отдергивание пальца от укусившего пламени….

Я сижу на нижней ступеньке помоста — немного сгорбившись, бормоча что–то простое и пошлое.

Я только что разгрузил грузовик с оливковым маслом. Я смертельно устал. Подростку, который разгружал вместе со мной я сказал, что лично для меня одна из версий ада — это грузовик, который ты разгружаешь и за последним рядом коробок, которого ты так сердечно ждал — оказывается еще один. А потом еще. И так — вечно. Он явно не понял ни слова из моей усталой тирады потому что ответил:

— Да, обед будет скоро.

(Про подростка этого мне нечего вам сказать кроме того, что у него есть странный, врожденный дефект мизинца на руке. Мизинец за ночь скручивается как улитка и каменеет. Когда он просыпается утром — то раскручивая его, кричит от боли.)

Мне очень хочется проковылять в кафе, которое находится совсем рядом с моим складом и тихо заказать там бутылку пива и две стопки виски, но у меня нет денег, а украсть их сегодня невозможно. В головах сотрудников с самого утра, как речные водоросли после удара весел, колыхается подозрительное волнение. Охота на ведьм может начаться в любую минуту. Я чувствую это. Если я буду неосторожен — у меня есть шанс выслушать много ядовитых слов, ощутить мозолистые руки на отрицающем все лице, и может быть даже потерять свой единственный передний зуб, который я называю «рабочий».

Хотя бы можно просто посидеть, послушать плеер, погрызть бутерброды своим «рабочим», поднатужиться при мысли, что до конца рабочего дня еще три часа.

Погрузиться в сонное терпение. Складской анабиоз. Вынужденная анестезия прорывающейся агрессии, потому что если она прорвется и я разойдусь: три часа будут казаться тремя месяцами, а жажда выпить превратится в широкоэкранный психоз, когда все становится темнее и вещи как по–волшебству выпрыгивают из трясущихся рук. Так что лучше я посижу тут в одиночестве пол–часа, подумаю о том, что дома есть родители и старая, злобная, но все таки любимая собака, не дам себе распалиться….возможно день пройдет более менее быстро.