Всеволод Фабричный - Самоед

На свете нет никого кроме нас. Сколько остается нам жить? Это нас совершенно не заботит. Не сколько жить, а как! Ясно, что все будет очень хорошо. Сначала мы пойдем в зоопарк чтобы выпустить большинство зверей, а после в центре ночного города сядем в полутемном, вельветовом баре и станем пить много и неосторожно, потому что нам уже некому отвечать за свои поступки.

Мне снилось, что мне подарили билет на хоккейный матч и меня вырвало от первого гола.

Я выбрался из стадионных тисков — припадая на ногу.

Набрел на часовню, что стояла в потоках теплых и пресных вод.

Ключ к двери часовни был в виде известного хирургического инструмента.

Я открыл дверь и утонул в хаосе елочных игрушек, птичьих перьев, книг, кинолент моих лучших моментов, темных волос, снотворных таблеток, банок с запасами на зиму, опасных бритв, женских ключиц, собачьих глаз, винных паров, живых непрозрачных родственников, умирающих кур и духа античной лавки.

Подумать только! Он так хотел выиграть в лотерею по–крупному, что вечерами на кислой кухне, краснолицо давясь, съедал каждый свой выигрышный билет, не получая на него деньги! Он полагал, что, перевариваясь, лотерейки с малым выигрышем как–то накапливаются в его организме, удваивая будущую удачу. Он был не прочь устелить весь свой кишечник кусочками (пусть и мелких) но все таки побед.

И однажды он выиграл. Тихо зарычал от наколдованного триумфа и кинулся получать выигрыш, но не дошел даже до входной двери. Его стало рвать банкнотами. Он метался по коридору, отрыгивал, бледнел, ронял капельки пота на ящик с обувью. Через пять минут весь его денежный выигрыш лежал на полу. Мокрый, пахнущий бумажными деньгами и рыбой. И он тоже лежал на полу — и пах тем же самым. Опрокинутый настенный календарь слегка прикрывал ему плечи. Последняя партия банкнот задушила его.

Деньги были абсолютно настоящими — с водяными знаками и номерами. Но вместо портрета одного из президентов его страны — на банкнотах сдержанно и ласково улыбался портрет его самого.

Под углублением в земле таятся порченные смолы. И в древнерусском пьяном зле — топорщат лапки богомолы. Я в самой чаще — не вздохнуть, чтоб гриб червем не подоить. Осенняя, больная жуть мне скажет череп проломить.

Об:

Корни сосен и дубов, о чресла плюшевого мха, чтоб россыпь собственных зубов застряла в торфе на века.

Щелкни пальцами — и схлынет грусть с серых глаз.

Нет ответственности дремлющей на нас.

Весна 2008