Всеволод Фабричный - Самоед

Достаточно знать вот что: если мне сильно приперло выпить — я не остановлюсь практически ни перед чем. Особенно это обостряется на работе. На улице. Да, в принципе — везде, где я соприкасаюсь с обществом. Остолбеневшая от социума нервная система умоляет чтобы ее придавили. И чем дальше — тем чаще. Мне тяжело показаться на белый свет. Трезвым. Когда я трезв и меня окружают незнакомые люди — я подобен глубоководной рыбе, вытащенной на поверхность. Я начинаю раздуваться. Отойдите — сейчас разорвется толстый и тонкий кишечник.

Все очень просто. Типично. Когда трясется затылок и невозможно прибавить двадцать пять к тридцати двум — мне уже нет никакого дела до «общего», «частного», «моего» и «вашего». Прячьте. Носите в карманах. Да, собственно — какого дьявола приносить на работу триста долларов? Ах, да… Говорили, что он приторговывает экстази… Возможно это вранье…Дело не в этом. Допустим, что да. Мой начальник — торгует наркотиками. Я украл у него кошелек. А если бы это были деньги на лекарство от саркомы для его увядающей, морщинистой как инжир мамы? Я бы не взял?

Не взял бы.

Ха!!! Конечно бы взял! Ну, уронил бы потом слезу… Хотя, нет. Я принимаю антидепрессанты. Они блокируют слезы.

Неужели можно предположить даже на секунду, что меня остановила бы хоть какая–нибудь щепотка морали? (Я даже хихикнул сейчас и, знаете, бывает так что когда вдруг так неожиданно хихикаешь — из носа выскакивает струйка свежего насморка. Вот так только что и случилось со мной) Морали нет. Разве что под электронным микроскопом… Смотрите! Смотрите! Видите — в левом углу такая мааахонькая козявочка…..

Тем более дело идет о почти незнакомом мне человеке. Погодите! Так он же еще и начальник! Сколько раз он меня…. Да так ему и надо!

Нет, конечно бывают и исключения: есть люди у которых я никогда ничего не стащу. И совсем не обязательно: симпатичны мне эти люди, или нет. Я не могу дать точное описание типу людей, которым удастся избежать моего рукоблудия. Я не жаден… У меня было много друзей, которые часто получали от меня подарки и ничего не давали взамен. Это не волнует меня. Я понимаю, что это звучит абсурдно и цинично, но мне приятнее давать, чем брать. Боже мой…у меня нет и десятой доли того владения словом, какого бы я желал. К сожалению в этой повести мне не удастся правильно показать все противоречия моего характера. То же самое с устной речью…Может быть кто–то сможет уловить что–то важное, узреть, как между строчек изо всех сил подмигивают недосказанные слова… Это от неумения. Все гораздо сложнее, чем украденные ради выпивки кошельки и следующее за этим двухстраничное оправдание неизвестно кому. Прозрачные намеки на свое величие, ожидание похвалы, небольшая гордость за свою косорылую точку зрения…

Воровство — это также моя самозащита. Я не люблю потасовок и ссор. Я не могу выносить пятиминутного ора лицом к лицу, толчков в грудь, слюноотделения и тому подобных красот. Я бы и рад сломать кому–нибудь ребра, но я точно знаю, что ребра–то у скотины срастутся уже через месяц, и он, тварь, запросто очень скоро забудет о случившемся, а мне — скорее всего целый год страданий и ежедневного перематывания пленки воспоминаний о безобразном происшествии. Если меня кто–то обидел — я скорее всего обворую обидчика через несколько дней. Или хотя бы попытаюсь. Так повелось… Я привык.

Еще два факта:

Факт первый:

Вы думаете, что я совсем не могу себя сдерживать, когда мне хочется выпить? Вот в том то и дело, что пока могу! Я знаю себя. Вот, например сейчас я месяц уже не пью. Это не страшно, это очень тяжело. Другой вопрос: хочу ли я себя сдерживать зная, что в состоянии аффекта я могу совершить небольшое преступление, о котором потом буду сильно сожалеть? Нет. Не хочу. Почему? Да, вот, не хочу и все. Разве можно сравнить какой–то паршивый месяц моральных терзаний, страха и депрессии с радостью, которая клонически и тонически трясет мои бледные мощи, после того, как я куплю триста пятьдесят грамм рома на похищенные десять долларов? Да и собственно говоря: а какой резон не пить? Чего мне ждать в будущем? Ради чего хранить печенки и селезенки? Я такой жук, что выиграй я хоть миллион, а все равно каждый день — «надо было бы как нибудь пережить» Такая жизнь… Такая жизнь… Ах, да! Еще в дополнение к факту номер один: когда что–то крадут у меня — я сильно и искренне обижаюсь.

Факт второй:

Из похищенных трехсот долларов я потратил только тринадцать. В кафе.

Оставшиеся деньги — я в этот же день разорвал на мелкие части и похоронил под тяжелым гранитом далеко от склада. Родион Раскольников. Только немножко дурнее. Тот хотя бы не уничтожал…

Я сделал это потому, что «мне надоело». У меня иногда случаются подобные приступы. Когда мне «надоело» — это даже разрушительнее, чем «когда мне приперло выпить». Мне надоедает угрожающая сложность ситуации. Как описать сие состояние?

Мое «надоело» можно сравнить со страшной комнатой. Низкий потолок. На полу множество предметов. И все опутано проволокой. Километры проволоки. Куда ни плюнь — все замотано. Раскрываешь рот, чтобы закричать, а оказывается, что и во рту — моток проволоки. Зрение становится хуже и хуже. Комната ярко освещена, но все кажется темнее, чем оно есть. Дверей нет. Звуки тоже отсутствуют — только писк у в ушах, порожденный собственным организмом. Неуютно. Нельзя передать как неуютно. Стопроцентная фригидность приятных ощущений. Жизнь Василия Фивейского окунается в прохладный Потец.

Надо сказать, что я очень легко отношусь к деньгам. И не только к чужим. К своим тоже. Думаете я никогда не разрывал собственные деньги, заработанные в поте лица? Не выкидывал их с балкона? Не смывал в унитаз? Конечно разрывал. Когда «мне надоело» — нет никакой разницы чье это: мое или чужое. Я уничтожу. Уничтожу соблазн. Уничтожу эту возникшую сложность. Эту жуткую дилемму: есть деньги, можно выпить, но… надоело. Надоело врать. Я обитаю на девятом этаже уже шесть лет и до сих пор боюсь прыгнуть…

К тому же — мне даже как–то извращенно нравится такой варварский, романтический подход к финансам. Взял — и разорвал. Были и нету.

Где я? Ага:

Час ночи. Я лежу в постели…Матка Босха! Что я сегодня наделал…

Нет, нет. Надо забыть. Что делать с кошельком и с отпечатками пальцев — я придумаю завтра. Я что–нибудь обязательно придумаю. Если надо — полезу в непролазный бурьян, сорву кожу с бровей и рук и потом с помощью мини–костра сожгу кошелек и развею пепел и скрюченные частицы расплавленных кредиток — мощным дуновение рта. Или может быть я даже попытаюсь подбросить документы начальнику. Это легко.

Забыть! Сейчас надо забыть про все случившееся. Мне нужен временный покой. Мне нужен нянь.