Всеволод Фабричный - Самоед

Я поднимаюсь с кровати, (обычно не всякие старики так охают и кряхтят) иду на кухню и принимаю две таблетки сильнодействующих седативных. Они подействуют через пятнадцать минут.

Затем я снова ложусь на кровать, выключаю свет и включаю фен. Моя любимая функция — это «холодная струя». Чтобы добиться постоянной холодной струи — я замотал кнопку изолентой. Я поворачиваю гудящий фен к своему лицу. Ветер. Холодный ветер дует на меня в темноте.

Я уже не в своей комнате.

Я лежу в горизонтальной норе.

Дно и стены моего убежища усыпаны пахучим сеном. Снаружи поздний вечер и страшная непогода. Ветер высвистывает землю до наготы. Моя нора расположена у подножья по–медвежьи приземистой горы. Гору окружает по картинному эпический лес. Ели и березы доходят до ионосферы. Рядом глубокая река. Замшелые сомы и щуки выпрыгивают из воды, чтобы глотать низко пролетающих над водой ласточек. Мои ласточки летают даже ночью. Несмотря на холод и ветер снаружи — в моей норе очень тепло, лишь только слабый ветерок то и дело дает мне низкотемпературные дуновения.

(фиксируй фен, фиксируй фен — наводи на висок)

Я не один в своей норе. Со мной молодая женщина. У нее нет ног, но есть все остальное. Она не то чтобы слабоумна… она скорее неизлечимо не от мира сего, но любит меня безответно. Я отвечаю взаимностью. Не обману и не обругаю. И главное — не обижу. Никогда не обижу.

Я лишил ее ног и считаю, что этого достаточно. Я отрубил их косой. Она не возражала. Мне конечно жаль ее бедных конечностей, но я сделал это для того, чтобы ее у меня не отняли. Пусть без ног, пусть даже без рук…но навеки моя. Если понадобится — буду носить на руках, но сейчас никого не надо нести.

Мы лежим в норе бок о бок и я глажу ее светлые волосы. Дремотная слабость, паралич зрения, нарколепсия телодвижений — нас медленно охватывает приятная немощь. Остается только шум ветра и близость наших туловищ. Ее розовые обрубки и мои бледные ноги.

Нянь.

Общество. Как мне все–таки повезло, что моя планета не размером с Фобос — тогда бы со мной жило гораздо меньше людей. Обожаю людей… Жаль, что на Земле вас так мало… Надо конечно, запретить аборты и тому подобные выкрутасы. Делая аборт — женщина лишает любого жителя Земли потенциального друга. Запретить сначала по–хорошему, а потом уж можно и расстрелять.

Чем нас больше — тем лучше. Веселее.

Как вообще можно не любить себя и других? Возьмем хотя бы общественный транспорт:

Вот помню, еду когда–то на автобусе из Текстильщиков в Люблино и какой–то озорной мужичонка хриплым пьяным голосом, нараспев рассказывает всем пассажирам:

— Да и рад бы… Да я бы и с удовольствием… Да вот шишка уже не стоит, блядь… Шишка не стоит…

Автобус возмущен. Какая–то молодая мать кричит, что если он не заткнется — она разобьет ему всю морду. Я в это время (пятнадцатилетний ученик десятого класса) что есть мочи зажимаю пальцами рот: перепил на переменках водки и пива. Водка оказалась бракованной. На следующий день я узнаю, что всю партию торжественно изъяли из ларька через пять минут после того, как я купил ее утром.

Слишком много народу в автобусе, чтобы спокойно исторгнуть непослушную жидкость.

Крик возрастает: оказывается, что мужичонка не только пьян, но еще и сходил по–большому. Запах фекалий, смех, угрозы, кто–то верещит:

— Женщина, не прислоняйтесь к нему! Вы что не видите, что у него?

Мужика с бесполезной шишкой ссаживают около станции железнодорожного депо.

Я смотрю на его недоуменное, сорокоградусное лицо. В это же самое время в моем горле начинается спазм и я быстро раскрываю свой школьных рюкзак. Засовываю в него голову. Освобождаю желудок. Учебники поруганы. Этил и желудочный сок медленно всасываются в физику и уже через пятнадцать минут появляется в химии. Пик концентрации наблюдается в истории, геометрия становится бессвязной, затем следует коматозное состояние алгебры и в итоге смерть природоведения.

Дома, я лежу на кровати как куколка бражника: любое соприкосновение с внешним миром вызывает раздраженные подергивания. Оглохло левое ухо, ревет воспаленное нутро, дается удивительно искренняя клятва не пить, (если выпью — пусть у меня будет рак) которая весело нарушится через два дня.

Время от времени мудрые люди общества выдумывают, что–то полезное и нужное. Вещи без которых нельзя обойтись. Например люди выдумали милицию. Это же надо такое придумать: какой–то процент населения добровольно подвергает свою единственную, неповторимую жизнь ужасным опасностям — дабы сохранить другим людям покой и не дать их в обиду! Вот уж где смелость и героизм. У Солженицына где–то написано, что когда Сталин подходил к трибуне — овации могли продолжаться по десять минут (Александр Исаич конечно мог и преувеличить, но не в этом дело). Мне кажется, что можно когда–нибудь ужаться, подтянуть пояса, потренировать руки и задать своим районным или городским милиционерам не десять, а даже двадцать минут беспрерывных громовых рукоплесканий! Вы будете рукоплескать своим ментам, а мы — своим полицейским (им тоже есть за что похлопать).

Какое исполнение обязанностей! На все сто выкладываются люди! Вот пара анекдотов:

Я ожидаю автобуса (опять автобус!) около станции метро Текстильщики. Нет. Надоели Текстильщики — пусть лучше будет Волгоградский Проспект и вместо автобуса — маршрутное такси.

Так вот: я ожидаю и вижу, как молодой милиционер резво подскакивает к старухе бомжихе, которая нетвердой походкой собирается спуститься в подземный переход. Наверное решил помочь павшей духом и телом старушке? Нет. Все таки это мало реально. Видимо он просто хочет не пустить ее в переход. Сейчас он громко и строго чего–нибудь скажет. Может быть даже присовокупит крепкое словцо.

Нет. Вовсе нет. Внезапно начинается карате. Возвращение дракона. Милиционер встает в боевую стойку и, с красивейшим разворотом, бьет бабку ногой в ухо (она весьма миниатюрная женщина, если не сказать — лилипут). Старушка каркает от неожиданности и рванина на ее голове — что–то вроде платка, сползает на сторону. Она не падает и не кричит — она быстро разворачивается и начинает ковылять прочь от перехода. Она хочет скрыться где–нибудь за ларьком, чтобы зализать раны… Милиционер снова делает разворот (на этот раз с небольшим прыжком) и его начищенный ботинок дает бабке по хребту с такой силой, что из ее пальто, как из старого половика, материализуется облако серой, микробной пыли. Она спотыкается и чудом не становится на карачки. От падения на асфальт ее спасает малый рост и квадратность бывалого тела. Непередаваемое удовольствие написано на румяном лице милиционера. Нарциссизм. Чистейший нарциссизм. Ему нравится свое тело: оно так грациозно и пластично. Не выдержав самоупоения — добрый молодец еще раз подскакивает к теряющей равновесие бабке и уже простым, официальным ударом кулака по лицу, выполняет свою дневную норму показательных выступлений в рукопашном бою.