Таир Али - Ибишев

Все живое в Денизли задыхалось от пыли и духоты. И лишь хищные жадные виноградники продолжали неотступно ползти в сторону пышущего жаром города. И даже убийственное солнце не могло остановить их. По–прежнему с грохотом обваливались железобетонные каркасы и каменные стены недостроенных дач, сдавленные твердыми, как железо, щупальцами, и тучи цементной пыли подолгу висели в прогорклом воздухе.

Единственный человек в Денизли, кто не обращает внимания на жару — это Ибишев. Одержимый дневными и ночными призраками, он продолжает бродить по своим немыслимым лабиринтам, отдавая этому все силы без остатка. Лабиринты бесконечно накладываются, продолжают друг друга как в зеркале, становятся все более изощренными и запутанными, и он уже знает, что ему никогда не найти решения…

Ночь. Сгорбленный и уставший Ибишев сидит на кухне, в темноте. Его давно нечесаные волосы отросли почти до самых плеч. Из окна на стол, покрытый клетчатой скатертью, падает бледный свет уличного фонаря. Ибишев ест сахар из стеклянной сахарницы. Кусок за куском. Отправляет в рот и методично с хрустом разгрызает. Лица его не видно…

4.

В один из дней этого безумного лета Алия — Валия встали засветло. Стараясь не шуметь, они достали из шифоньера свои выходные платья, оделись, накинули сверху нарядные вдовьи покрывала и, заперев на ключ спящего Ибишева, торопливо вышли из дома. Пешком через весь город они отправились в старую мечеть.

Несмотря на ранний час — предрассветные сумерки только начинают рассеиваться — во дворе мечети, выложенном цветной керамической плиткой, на скамейке сидят два старика в белых шапочках, толстый имам и мальчик–служка. Все они, кроме мальчика, перебирают длинные четки и зевают. Прямо у ворот, рядом с восьмигранным бассейном, заваленным досками и мешками с цементом, стоит высокий железный ящик с прорезью для пожертвований. Само здание мечети, с треснувшим куполом и приземистым минаретом, в строительных лесах. Ремонт и реставрация тянутся уже второй год.

Алия — Валия достают из кошелька заранее приготовленные деньги и опускают их в прорезь ящика. Толстый имам кивает головой.

— Пусть Аллах примет ваш дар!

Вдовы подходят к ступенькам мечети, поднимаются наверх, снимают у входа туфли и идут в полусумраке по пыльным коврам. Они опускаются на колени перед каменным надгробием, покрытым черным бархатом.

Они просят за сына. Они молят избавить его от безумия и изгнать рогатую ехидну, пожирающую его изнутри. И слезы текут по их прозрачным девственным лицам и капают на вдовьи покрывала. И они прикасаются к каменному надгробию и ждут ответа. Но царственный Митра в своей золотой колеснице молчит и прячет глаза…

К приходу гадалки готовились целых три дня. Несколько раз мыли полы, с антресолей были извлечены, проветрены и постелены в большой комнате два старых ковра ручной работы, побелили закопченный после пожара потолок в комнате Ибишева, повесили новые занавеси, убрали всю паутину в коридоре, которую до этого не трогали из суеверия, а пауков, которых удалось изловить, выпустили в подъезд, К рису купили нежирной баранины и курицу, а еще белую чечевицу, свежие овощи, зелень, чеснок, иранский шафран и йогурт. Для Черной Кебире были приготовлены подарки: отрез, новое китайское полотенце, коробка шоколада и маленькая подушечка, собственноручно расшитая матерями.

Для того, чтобы покрыть все расходы, Алие — Валие пришлось продать золотое кольцо с изумрудом и цепочку.

Когда все эти приготовления были, наконец, успешно завершены, осталось самое главное — привести в порядок самого Ибишева. И матери договорились действовать решительно и быстро.

Они разбудили его рано утром. Заставили выпить чашку облепихового чая с солидной порцией димедрола. Минут через двадцать после того, как он совершенно осоловел, Алия — Валия подняли его с постели и, подхватив с двух сторон за руки, потащили в ванную комнату. Ибишев не сопротивлялся.

Он сидит в горячей воде, бессильно опустив голову на грудь, и матери с горящими от стыда лицами мылят его истощенное тело, его торчащие лопатки с бугорками прыщей, его худые длинные руки, безжизненно висящие как плети, его волосатые ноги, и сердца их отчаянно ноют от жалости и любви к этому несчастному уродливому созданию, рожденному ими и обреченному по чье–то злой воле на чудовищные страдания.

Они обрезали ему ногти на ногах и руках, коротко постригли волосы и попытались побрить, но опасную бритву с чудесной перламутровой ручкой нигде не удалось найти. Она как сквозь землю провалилась. Ибишеву надели свежее белье, новую тенниску с безобразными накладными карманами на змейках, выстиранные и отутюженные костюмные брюки.

Когда матери затягивали ему на талии брючный ремень, Ибишев вдруг заплакал. Тихо и горько, закрыв лицо руками…

Гадалку ожидали в пятницу.

Она прибыла в половине одиннадцатого утра на черном, отполированном до зеркального блеска «Датсуне» 1969 года в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из трех благообразных тетушек под одинаковыми темно–синими шелковыми покрывалами, молодой племянницы–приживалки и шофера — поджарого перса их Ардебиля. Шофер остался ждать внизу, в машине.

5.

Черная Кебире обрела свой удивительный дар в пятнадцать лет.

Как видение: июльское солнце пробивается сквозь разрезы на широких листьях инжирников, в ряд стоящих вдоль забора. В сухой пыльной траве одиноко стрекочут кузнечики. Она медленно идет по саду с большой кастрюлей в руках — тоненькая девочка–подросток в ситцевом платье. В кастрюле золотисто–коричневые зерна кукурузы — она собирается кормить цыплят. Теплый ветерок шелестит в кроне развесистого тутовника и крупные перезрелые плоды, срываясь с ветвей, шлепаются на асфальтовую дорожку, ведущую в сад. Девочка делает еще несколько шагов к курятнику и вдруг сердце ее начинает учащенно биться. Она удивленно поднимает лицо к небу, замирает, чувствуя, что вот именно сейчас, сию секунду произойдет что–то удивительное, что–то невероятное, в глазах ее темнеет, кастрюля выскальзывает из рук и зерна кукурузы рассыпаются по асфальту.

Тетушки, перебиравшие рис на веранде дома, услышали ее крик. Они бросились в сад. Но девочки нигде не было.

Ее искали повсюду — в доме, саду, на улице, и даже в соседних дворах. Обзвонили всех родственников и знакомых. И лишь через несколько часов безуспешных поисков кто–то обнаружил ее на дне заброшенного колодца на пустыре за домом.

Когда ее извлекли оттуда, она была без сознания. Девочку перенесли в дом, раздели и уложили в постель, и старшая тетка, осмотрев ее, шепотом сообщила женщинам страшное известие: Кебире потеряла девственность. При этом на ней не было ни царапин, ни ссадин, ни синяков. Ничего.