Эдвард Куровский - Русская душа

Отец подошёл к судейскому столу и показал справку, которую чуть раньше выдала ему медсестра. Там значилось, что пациент в тот день был болен. Поэтому его не осудили, несмотря на протесты тех, кто говорил, что обвиняемый был здоров, потому что сбежал вместе со всеми.

В тот же день отец взял в конторе леспромхоза обходной лист и стал собирать подписи. Труднее всего было с комендантом, который говорил: «Я тебя не отпущу, — и посматривал на лежавший на столе револьвер. — Нам людей не хватает, некому работать, а ты хочешь уехать!»

Утром отец снова пошел к коменданту и взял меня с собой (не только потому, что я говорил по-русски лучше) . Комендант кричал, но я его не боялся, хотя он постоянно хватался за лежавший на столе револьвер. «Как только я тебя освобожу, сразу же захотят другие, и я не смогу выполнить норму».

Через несколько дней мы снова стояли перед комендантом, а он рассматривал наш обходной лист и говорил словно сам себе: «Хорошо работает, неплохо зарабатывает, но купить здесь нечего…» Подписал листок и воскликнул:

— Иди к чёрту!

И мы уехали, всего одна семья из поселка. Нас провожали украинцы. Молодежь жалела, что их вратарь уезжает и они теряют голкипера. Жившие в бараках поляки на всякий случай решили не идти к поезду, который состоял из двух товарных вагонов и одного пассажирского. Я радовался тому, что мы отправляемся в неизвестное, возвращаемся с экскурсии, хотя и не знал, куда едем.

Поездка оказалась нелёгкой. Однажды нам удалось протиснуться в коридор пульмана, а потом мы ехали в проходе между вагонами. На неотапливаемых станциях ждали по нескольку дней, я отморозил ноги. В продуктовом окошке мы иногда получали «ленинградский паёк», то есть чуточку больше хлеба и кусочек сала.

В Арзамасе мы потеряли деда с бабкой. Они просто не втиснулись в переполненный вагон, а мы не могли выйти, потому что поезд уже тронулся. Тяжело нам было свыкнуться с мыслью, что мы навсегда прощаемся с беззащитными стариками. Но после войны, в 1946 году, узнали, что восьмидесятилетний дедушка и бабуля, которая младше его на два года, спустя пять лет вернулись в Польшу и находятся в доме престарелых в Хойницах. Русская, у которой они жили в одной с ней комнате, заботилась о них, и вся деревня им помогала.

…Через несколько дней наш поезд уткнулся в снежный занос возле станции Забалки недалеко от Пензы. Мы были вынуждены выйти вместе со всеми, чтобы не погибнуть в холодном вагоне с заснеженными окнами. На дворе, словно дикий зверь, завывал ветер, а из-за пурги видимость ограничивалась всего десятком метров.

Мы тащили свои сундучки и не знали, куда идем. Приземистое здание станции было совершенно разрушено, и мы знали, куда делись пассажиры, шли на ощупь, дороги не было, никаких следов. Вдруг мама упала в какую-то яму, провалилась в снег по шею и решила уже было остаться в той дыре, сказала, что там тепло и что нет сил выбраться оттуда.

Один из заносов оказался землянкой, и мы смогли туда пробраться. Там было тепло и пахло дымом, сидевшая под снегом женщина вовсе не удивилась нашему появлению, лишь ребенка увела, чтобы мы не засыпали его снегом. Она не слушала наших объяснений, потому что плохо говорила по-русски. Запихнула в чадящую печку немного коровьего навоза, велела нам следить за ребенком и вышла.

Через некоторое время она вернулась и показала нам, как идти к председателю, который уже ждет гитлеровских шпионов. Она, дескать, их поймала и доложила об этом представителю власти, такой был порядок.

Без труда мы отыскали низенький барак — оказалось, что там столовая. Невысокий кривоногий мужчина велел кухарке выдать нам по миске чечевичной каши. Мы ели деревянными ложками, а в это время мужчина спрашивал, где мы высадились, потому что он должен доложить в Пензу и спросить, что с нами делать. Наконец он отвел нас в теплый дом, открыл дверь без стука и приказал лежавшей на печи женщине, чтобы та за нами присмотрела.

Отец для всей семьи (шесть человек) разложил на полу солому, а лежавшая на печке женщина попросила его, чтобы он взял топор и принес из лесу дров для растопки. Сказала, что деревья рубить нельзя, можно только брать ветки с занесенной снегом земли. Мы узнали от неё, что она из Тамбова, русская, сослана за то, что её муж сдался в плен гитлеровцам. Показала нам амбар, где можно достать чечевицы, но, понятное дело, тайком, чтобы не попасться, хотя нас и так никто не будет гнать оттуда. Не нужно, дескать, вламываться в магазин, достаточно проделать ножиком дырку в доске, и оттуда с каждым ударом кулака будет выпадать по зернышку.

Вдруг у меня началась сильная лихорадка. Ничего не болело, только хотелось спать. И плохо почувствовали себя мой младший братишка Тадеуш и мама. Отец побежал к председателю, а через несколько минут воротился с двудышловыми санями, которые тащила заиндевевшая лошадка, и мы поехали в больницу, хотя отец и не знал, где она находится. Кто-то из деревни показал, что это за лесом, но дороги всё равно не было видно, только слегка проступал след от саней.

Не знаю, как долго мы ехали, потому что я спал на соломе, укрытый старым полушубком. Отец очень боялся, как бы сани не свалились с узкой дорожки, потому что тогда они потащили бы за собой лошадь и мы остались бы в глубоком снегу навсегда.

Высадили нас возле длинного деревянного дома, который был едва приметен в снегу, и уложили на железные кровати в одной из палат, где уже лежали трое раненых солдат. А маму понесли дальше. В теплом помещении под плотным одеялом я сразу уснул.

Разбудила меня медсестра. Она сидела на краешке моей кровати, держала в руках алюминиевую тарелку и терпеливо уговаривала меня съесть немного каши, ложечку, а потом ещё одну. Ни за что бы не послушался, если бы не её прелестная улыбка на молоденьком личике. Она будила меня по три раза в день, а мне казалось, что каждые пять минут, потому что всё время хотелось спать.

Через несколько дней мы с братишкой уже учились передвигаться, держась за кровати, и размышляли над тем, где теперь наша мама. Но у нас не было сил искать её. Мы беседовали с солдатами, которые топили печь и помогали нам ходить — до печки, до окна, за которым мы видели только снег и лес.

Однажды заметили на белом горизонте черную точку и поняли, что это едет к нам отец. Он отвёл нас к саням, закутал в полушубки, и мы в трескучий мороз вернулись в Забалки. До сих пор не могу понять, отчего я не попрощался с милыми медсестричками, которые до сих пор снятся мне по ночам.

Весной отправились дальше, на запад. Куда? «Поближе к дому», — отвечал отец.

Благоухали леса и луга, и даже в товарном вагоне эта поездка доставляла мне много удовольствия, смена пейзажей переполняла меня радостью, и даже то, что иногда нас выгоняли из вагона из соображения безопасности, не портило мне настроения.