Эдвард Куровский - Русская душа

В Воронеже нас задержали надолго. Энкавэдэшники тщательно проверили наши документы, а потом отвели нас к коменданту. Сдержанный полковник сообщил нам, что мы въехали в район военных действий и за это нам грозит военный суд. На наши оправдания, что паспорт позволяет нам находиться на всей территории СССР, полковник отвечал коротко: «Но не в зоне боевых действий».

— Вы надеялись, что через несколько дней гитлеровцы доберутся до Воронежа, — сказал он отцу, — а вы с семьёй окажетесь на немецкой стороне, верно? И будете великолепными информаторами о настроениях в нашей стране, так? Не надо ничего объяснять, этому нет оправдания. За въезд на военную территорию вас ожидает армейский суд и лагерь, — говорил он негромко, — а невинных детей отправим в детский дом.

Мы тихо стояли у стола, понимая, что наша участь зависит от этого полковника. Я думал о том, что такой спокойный человек не способен нам навредить, это на него не похоже.

— Есть ещё одно решение, — произнес он через минуту, рассматривая наши документы. — Дам вам направление назад, в Сибирь, но немного подальше, к китайской границе, чтобы вам трудно было оттуда сбежать. Выбирайте.

Мы сразу же выбрали второе, опасаясь, что он передумает.

Вошли в стоявший как раз неподалеку пульмановский вагон и стали ждать, когда поезд тронется. Главное, что не в лагерь. Когда напряжение немного спало, мы задремали, сидя на своём скарбе.

На рассвете поезд остановился, и мы услыхали крик: «Выходите! Быстро!». Оказалось, что состав затормозил перед рельсами Кочетовки, разбитыми во время бомбёжки. Впереди дымились догорающие вагоны.

В утренней стыни, во мгле, в дыму от тлевших вагонов шли мы вместе с другими людьми к каким-то постройкам. Это была станция Мичуринск, и там у всех пассажиров тотчас же проверили документы и каждому, в том числе и нам, разъяснили, что мы должны первым же поездом оттуда выехать, а кто не уедет, того вывезут на грузовиках в известное место.

После минуты размышлений отец обнял меня, старшего из детей, и сказал: «Идём». В охраняемый военными комитет партии попасть было трудно, нас впустили только тогда, когда отец сказал, что мы договорились, нас ждут, хотя это и не было правдой.

Принял нас первый секретарь. Отец показал ему свои документы и предложил решение: нет уже сил ехать дальше, он охотно работал бы где-то здесь, поблизости. Секретарь отодвинул лежавший на столе револьвер, символ власти, и, глядя на наш билет до Томска, на минуту задумался. Наконец посмотрел на стоявшего рядом колхозника: «Возьмете?»

— Работать у меня некому, особенно не хватает мужчин. А семья большая?

— Четверо детей, но самый старший уже может работать.

— Ладно. Утром приедет за нами повозка, — сказал бригадир отцу.

Повозка, которую мы так ждали, не приехала, энкавэдэшник согласился подождать ещё денек, а утром, мол, он пришлёт военный грузовик.

Не дождавшись транспорта, отец сам пошёл в Колбовку, которая была в двенадцати километрах от города. По пути спрашивал встречных людей, где находится это село. Ему показывали в сторону запыленной степи и советовали идти босиком, потом что дорогу развезло, а на реке нет моста. Под открытым небом простаивали ржавеющие трактора, а через пару часов стали попадаться горки навозных куч.

Бригадира отец застал в кузнице. Тот очень спешил, но все-таки вспомнил, о чем идет речь.

— Позади кузницы есть тележка, — сказал он отцу. (И правда, неподалеку стояла четырехколесная подвода.) — А вон там — кони, — бригадир показал на пастбище у реки.

Вот так отец во второй половине дня приехал за нами. Мы обрадовались, и оживился охранявший нас энкавэдэшник. Ах, с каким удовольствием смотрел я на поля за Мичуринском, на топкие рытвины, в которых застревали колеса, на изредка встречавшиеся на пути сёла и крытые соломой сараи! Пашущий землю трактор тянул за собой километровый хвост пыли. Мои братья тоже внимательно ко всему присматривались, а сестричка всё спрашивала: «Что это такое?». Это была настоящая Россия, настоящие степи…

Конь сам подошёл к дому с вывеской «Бухгалтер» и остановился, женщина пригласила нас в комнату и сразу же сообщила, что бригадир где-то в поле. Хозяйка не знала, когда он вернется. Словом, ночь мы провели в этой конторе.

На рассвете разбудил нас мужской голос: бригадир ходил от избы к избе, стучал в окошки и кричал: «На работу!». Мужчин не было, на колхозных полях трудились женщины.

— Федор Иванович, — отец знал, что именно так надлежит обращаться к бригадиру.

— А? — бригадир вспомнил, задумался на минутку и буркнул себе под нос: — Где же вас разместить?..

Потом сказал:

— Берите свои узлы, — хотя ещё не знал, куда идти.

С узлами мы не могли за ним угнаться. На краю села он остановился и опять спросил сам себя: «Где же их разместить?»

— Вон там, — сказал он, показывая на первый от берега дом в соседнем селе Саликово.

С вещами в руках мы не могли за ним бежать, а у бригадира не было времени нас ждать. Стояли и наблюдали за тем, как он колотит кулаком в наличник окошка первого от берега дома и кричал: «Маруся, убирайся!» Мы не понимали, что это означает: «Маруся, ступай прочь!» Из хаты вышла заспанная — наверно, после ночной смены — девушка, а Федор Иваныч ей: «Тут будет жить польская семья». «А я?» — бросила она вдогонку бригадиру. «Где хочешь», — был ответ.

Мы несмело приблизились к похожей на все другие деревянной избушке. Маруся отворила двери, сказала «Прошу». Отец повернулся ко мне и произнес: «Русская душа».

Половину комнату занимала печь, на которой обычно спала хозяйка, а у окна стояли стол из неструганных досок и лавка. Другой мебели не было; платье и передник висели на вбитых в стенку гвоздях. Позже Маруся принесла нам от бригадира карточки для получения пуда картошки и полпуда пшенной каши, а ещё литр молока — уже без бумажки, по какой обычно отчитывались в конце года.

Вскоре Марусю вызвали на «трудовой фронт». Она плакала, прощаясь с нами, и говорила: «Увидимся после войны». Но до нашего отъезда она так и не вернулась в Саликово.

Через некоторое время навестили нас сотрудники НКВД из Мичуринска. Колхозники, увидев приближающийся к ним со стороны города черный объект, на всякий случай попрятались за избами. Служебные автомобили редко сюда приезжали, и никогда заранее не было известно, за кем едут.

Лейтенант постучал кулаком в нашу дверь и тотчас же отворил её, спрашивая, можно ли войти. Первым появился в доме капитан. Он отдал честь и попросил отца показать документы, которые потом оба офицера изучали довольно долго. Я боялся, что они прикажут нам отправляться в Сибирь согласно имеющегося у нас билета, но нет, капитан лишь спросил, что там лежит у нас на печке. Мама сняла старый полушубок и всё остальное, что там было. Лейтенант попросил развязать узел, лежавший под столом, а капитан поинтересовался, как нам здесь живется. Отец ответил, что хорошо, а мама не поняла вопроса.