Павел Мухортов - Повести и рассказы

… Просвистел реверс. Генка поискал глазами источник звука, и не найдя, аккуратно возвратил дверь в прежнее положение. Повесив по просьбе Филина цепочку, он по–военному быстро разделся, и ступая на цыпочках по приятно щекочущей пятки ковровой дорожке, прошел вслед за Сергеем в комнату под его же высокопарные возгласы:

— О, Безумный талант, как говорится, покорный раб припал к ногам повелительницы. Он имеет честь, так сказать, приподнести в столь торжественную минуту сюрприз!

Видимо, напевающий в стиле «Диско» Безумный талант, поглощенный работой, не расслышал звонка, потому что Филин смог незаметно подкрасться и выкинуть этот трюк. Под раскатистый бас аляповатая бумажная панама, ловко балансируя за телом, живо повернулась на стремянке, и Генка опешил от смешанного чувства радости и удивления.

— Ирка?!

Да это была та же Ирка, неугомонный колокольчик, художник–фантаст, воспоминание о весне десятого. Перепачканная красками от кончика носа до хрупких пальцев с маленькими ноготками, в потертых, обрезанных под шорты джинсах, клетчатой безрукавке она предстала перед Генкой сначала в образе озорного подростка, какой и запомнилась когда–то в дворовой компании. Тем не менее Ткачук узнавал и не узнавал ее. Каштановые волосы, выбившиеся из–под панамы, стали блестящими и золотыми, а пряди их длиннее. Значительно похорошела фигурка, оформилась девичья грудь. «Распустившийся бутон», — меланхолично подумал Генка. Должно быть, вторжение нежданных гостей застало девушку врасплох. С опущенной кисти тянулись маслянистые нити, угрожая заляпать пол. Генка тоже почувствовал неловкость, а Филин, напротив, по–хозяйски стал расхаживать вперед и назад, заложив руки за спину, шурша расстеленными газетами.

Жан! Сюрприз! — спохватилась Ирка, преодолев растерянность, и вдруг, ужаснувшись, всплеснула руками. — Ой, мальчики! Что же босые? У меня сущий бедлам! — подобно ангорской козочке она скакнула вниз и решительно скомандовала: — Ну–ка, кругом! Ишь, вояки, мигом обратно! Холодно, грязно, а они вздумали разуваться!

Генка подчинился без разговоров. На антресолях в груде тряпок Ирка откопала допотопные, но выдержавшие испытание временем, пыжиковые тапочки и подала запротестовавшему Филину. Затем отвела гостей в смежную комнату, попутно иронически объяснив, что предки укатили на Юг, уверенные в том, что девочка у них взрослая, самостоятельная, почти невеста, а, значит, способна принимать рациональные решения, да и февраль, дескать, по–своему прекрасный бархатный сезон, не требующий ни архизатрат, ни потерь времени в жужжащих очередях у билетных касс. Разумеется, они самым естественным образом проводили мысль, что когда–нибудь родители должны освободиться от обузы.

— Можно подумать, — тоном старца, познавшего жизнь во всех ее тонкостях, заявила Ирка, — что раньше они страдали из–за меня. Без отговорок. Ну, ничего! Я решила разбить их иллюзии. Пусть впитывают пока лучи Черноморского солнца, а я разрисую комнату по методу модернистов: дьявол во льдах и человек–огонь. — Ирка по–детски рассмеялась, звонко, во весь голос, представляя на минуту отца, разгневанного порчей моющихся финских обоев, и маму, изумленную неслыханной дерзостью дочери. — Серьезная, Жан, проблема. Не знаю, поймут ли? Серьезная проблема явно адресовалась Генке, но он сморщился и промолчал.

В комнате их окружила космическая темнота. Генка с непривычки растерялся и стал как вкопанный. Внезапно вспыхнул свет: по углам в виде замысловатых свеч на широких причудливых тарелочках, подвешенных к потолку, загорелись лампы, и Генка невольно заслонился рукой. Когда же он вновь стал различать отчетливо окружающее, то сам того не замечая, залюбовался. Его поразило не столько богатство феерических красок, сколько старинное убранство комнаты, словно он, Генка, облачившись в доспехи доблестного рыцаря Айвенго, перенесся в средневековую эпоху нежданно–негаданно очутился в призрачном замке, вернувшие детство, став тем невыдуманным мушкетером, что бегал когда–то по дорожке, пытаясь измотать выносливого противника, и проиграл единоборство.

«Неужели это было? Кажется давно, а прошло два с половиной года, не верится. Но я вырос, я усвоил азбуку армии, горечь потерь и, признаться, не хочу верить, что детство ушло, и не пытаюсь гнать его. Для меня оно незабываемо».

Одолевало новое непонятное состояние: таинственная комната, загадочная Ирка, провалившаяся в кресле у вызывавшего восторг дивно–сказочного камина, отвлекли его от мрачного самоанализа и постигших несчастий. Гармония звуков тихой итальянской музыки и спокойствие бронзового Будды, что в позе лотоса примостился на магнитофоне, передались и ему. Уснули на стене оленьи рога, блики от витражей безвольно наслоились на паркет. В камине чуть тлели угли, искусно созданные умелой рукой. Как будто отзвенел мелодией давно окончившегося боя импозантный вороненый щит, и лев на его плоскости застыл в претенциозной позе… Только лампочки–свечки, пылавшие в сумеречной тишине, распространи вокруг приятно мягкий, теплый, струящийся от воображения свет, озаряя расписанные в архаичном стиле стены, казавшиеся прочными, как твердь колдовского замка.

— Обожаю итальянскую музыку, — задумчиво промолвила Ирка. — Помнишь, Жан, как тебя прозвали в компании? А помнишь, мы были в «Нектаре», а Рафаэла Карра как раз исполняла эту песню.

Легкая улыбка коснулась губ Ткачука, но глаза оставались неподвижны, устремленные как будто на Ирку, но в их усталом блеске ожила Лена…

— Та обстановка, — медленно продолжала Ирка вопреки привычке тараторить, боясь не успеть выговориться или быть сбитой с мысли, — навела меня на мысль воспроизвести подобное у себя. Получилось или нет — судить не мне.

— Лоредана Берте, Виола Валентина, — также медленно и грустно повторил Генка, хрустя пальцами. — Я отлично все помню, даже тот красно–синий полумрак.

— Фортунато Феордалита, — добавила Ирка и, заслышав металлический звон, подняла кверху мизинчик. Звон повторился.

— А где Сергей? А…! Чудо взрослое, бестолковое!

А с Филиным случилось следующее: оставшись наедине, он из самых благих намерений — получше рассмотреть рисунок, не удержался и рухнул с проклятием. Банка с эмульсией опрокинулась. Он больно ушиб локоть и вдобавок «одкрасился». Ирка поспешила на выручку и через минуту притащила за шиворот «взрослое чудо». Сконфуженный Филин размазывал по щеке и вискам краску, упирался и оправдывался.

— Не три! Хуже будет, — назидательно, с прорывающимся смехом, внушала Ирка. — В ванной на полке лежит шампунь, иди отмывайся.

Она вернулась, и снова упала в кресло.