Михаил Однобибл - Очередь

В этом месте учетчик не вытерпел и перебил рассказ возражениями. Железобетонные плиты не резиновые, поэтому про цокнутость подвала Рима, конечно, сочиняет. Хрупкая девушка не страдала бы такой мнительностью, следствием нервного перенапряжения, уйди она из очереди сразу и навсегда в тот день, когда впервые ускользнула через подвальное окно на улицу. Зачем было возвращаться?

Рима кивнула: именно так поначалу она и думала поступить. Она танцевала, пьяно шатаясь от слабости, кружилась с падающими листьями, бросала их вверх, подставляла лицо легким прикосновениям. Потом упала на ворох листвы, раскинула руки и жадно глядела в небо, не заслоненное подвальным перекрытием. Но когда восторг поулегся, на первый план выступили другие резоны.

Во-первых, очередь незаметно приручает к себе. До сих пор Рима обращала внимание учетчика на тяготы и лишения стояния, поскольку речь шла об умении проныривать стены, а оно обусловлено трудностями. Но у очереди есть и великая притягательная сила, перебарывающая любые неприятности: стояние открывает доступ к тайне трудоустройства. Всех манит возможность бросить жребий, и нельзя заранее сказать, что кому выпадет, поэтому у каждого есть шанс пробиться в штат постоянных городских служащих и забыть, как кошмарный сон, очередь и жалкие крохи временных заработков. Однажды кто-то удачно сравнил очередь с моряками, волны носят их вдоль неприступного скалистого берега, а они держатся за мачту, обломок кораблекрушения. На верху отвесных скал они видят своих недавних товарищей, сумевших занырнуть в подземный грот и выйти через него на сушу. Это единственный путь спасения, и каждый из моряков мечтает его повторить, хотя страшен риск задохнуться, потому что неизвестно, где точно находится грот, сколько до него плыть под водой.

Во-вторых, если бы Рима самоустранилась из очереди, она нанесла бы ей тяжкое оскорбление, а очередь мстительна и могущественна, в чем учетчик убедился на собственном опыте.

Была и третья причина не покидать подвал. Понять ее сразу Рима не могла, потому что она открылась позднее. До прихода в город учетчика было еще полгода, а у девушки, видимо, уже возникло безотчетное предчувствие, что он появится, проникнет в подвал и будет нуждаться в ее заботе. Рима организовала для него постельный режим, без нее учетчика давно вытеснили бы с лежачего места, и воды, разумеется, никто бы не дал. Тогда как его организм поборол бы тяжелую долгую хворь? Возможно, сейчас он доживал бы последние дни в подвальном изоляторе в компании безнадежных больных.

«Что ты меня спасла, а тем самым и продлила медленную пытку очередестояния, бесспорно. Неясно другое, – задумчиво сказал учетчик, – какая польза лично тебе, горожанке до мозга костей, при том что у тебя хлопот полон рот – дворничихе ты помогаешь, полезные вещи в подвал подаешь, сор из него выносишь, – нянькаться со мной, загородным чужаком? Вот в первую нашу встречу в метель твое обращение было куда понятнее: презрение к заблудившемуся в городе новичку, высокомерное уклонение от разговора. Почему с того времени ты круто поменяла отношение ко мне? Да еще вразрез с общим мнением, что я хитрый юродивый, прикидывающийся наивным, лишь бы вне очереди продвинуться в очереди как можно дальше».

Рима приподнялась в темноте со своего места, подвинулась к изголовью учетчика, их лица сблизились, хотя далеки оставались тела, обращенные в разные стороны на узкой теплотрассе. С минуту Рима лежала так тихо, что учетчик не чувствовал ее дыхания, может, прислушивалась, нет ли рядом посторонних. «Никакой ты не юродивый. Они тебе цены не знают, – шепнула Рима, – я одна знаю. И еще кое-кто наверху, пожалуй. Ты себя с первого раза показал, только я не сразу разглядела. Зато после часто вспоминала наше первое свидание: шатающийся от усталости, залепленный снегом, заиндевевший от мороза путник обращается к случайной прохожей и спрашивает – что бы вы думали? – не воды, не еды, не теплого пристанища, а дорогу вон из города, куда он только что и явно из последних сил вошел. Это ли не сила духа!» – «Я заблудился в метель», – с досадой сказал учетчик (сколько уже раз скольким городским обитателям он повторял эту, казалось бы, столь очевидную причину происшедшего). «Ну, и что? Любой другой на твоем месте искал бы в городе постой, чтобы отдохнуть, устроиться на временную работу, пока весна не нагонит тепла, а уж потом, когда откроется дверь в лето, продолжить странствия. Но ты остался равнодушен ко всем городским перспективам и обитателям. Как ни странно, ты сам больше обращаешь на себя внимание штатных горожан, чем интересуешься ими. Ты не отстоял очередь, не добился в городе прочного положения, а уже стал человеком их круга. Служащие разговаривают с тобой, как шофер в автобусе, обижаются на тебя и пытаются выяснять отношения, как Движкова, не потому ли, что чувствуют в тебе ровню? А может, служащие чувствуют в тебе достойного противника? Конечно, очередникам удобнее считать тебя хитрым лисом, чем допустить мысль о твоем стремительном, невероятном и чудовищно оскорбительном для них возвышении. Но в действительности не ты шагаешь вперед по головам очереди, а кадровики одним своим интересом неудержимо притягивают тебя к себе через все, что вас разделяет. Получается, очередь затесалась между вами и путается под ногами. Она не хочет понимать эту мысль, так как никогда не сможет с ней примириться, и поэтому выворачивает наизнанку очевидные факты. Стояльцы со слухом обратили внимание, что твой голос схож с голосом шофера. Авторитеты очереди решили, что ты ему подражаешь. А по-моему, тебе нет нужды попугайничать, по-моему, ты явился в город с голосом, походкой, взглядами и ухватками штатного служащего. Ты недавно из сельской местности, но горожанистее многих, кто из года в год топчется в очереди и бьет себя кулаком в грудь, что освоился в городе (только кулак этот деревенский, мозолистый, не то, что твои канцелярские пальчики). Толки о твоем близком крахе – утешительный самообман очереди. Честнее и для нее же выгоднее взглянуть правде в глаза и признать, что у тебя, хоть ты в городе и новичок, огромные возможности, которые со временем будут расти. Препятствовать тебе бессмысленно и опасно. Я думаю, ты и сам не можешь сопротивляться своему продвижению. И на твой вопрос, чего ради я тебе помогаю, отвечу так (если уж ты за всеми поступками ищешь выгоду): ради будущего. Когда ты возвысишься и займешь среди служащих подобающее место, тогда, может, не откажешься сделать для меня какую-нибудь малость. Вернее сказать, сам вспомнишь обо мне и угадаешь, чем помочь, потому что в твоем великом будущем я до тебя не докричусь, нас разделит пропасть. От тебя помощь мне потребует легкого усилия, зато для меня, рядовой очередницы, она будет бесценна».