Михаил Однобибл - Очередь

На лавке, где отдыхала Рима, сидела невзрачная мелкая служащая. Она держала мятую алюминиевую кружку с желтевшими на дне медяками. Видимо, женщина собирала плату за вход в старинное здание. Нелепо было предполагать, хотя именно это в первый момент подумал учетчик, что служащая разменивает деньги на двухкопеечные монеты для телефонных звонков. При появлении Римы бабенка забыла кассирские обязанности и прониклась участием. Она бросала на девушку жалостливые, пытливые взгляды, вздыхала и, наконец, пригласила отдохнуть, успокоиться и привести себя в порядок в старом милом музее.

Вот как! Их угораздило задержаться рядом с музеем. Он не казался учетчику милым. Меньше всего их путь имел отношение к какому бы то ни было музею. «Мы пойдем дальше», – сквозь зубы пробормотал учетчик, не глядя на служащую. «Девушке надо остановить кровь!» – настойчиво сказала музейка. Учетчик только теперь заметил густую лужицу под босой ногой Римы, медленные крупные капли стекали на утоптанную землю. Значит, поранилась в дороге. Но не подала вида, не охнула, а он, идя за ней, наступал на следы крови и не замечал, потому что не смотрел под ноги, так слепила его перспектива будущего. Теперь, отвечая на немой вопрос спутника, девушка виновато прошептала: «Пока шлось, я шла. А здесь вправду можно отдохнуть». – «Я понесу дальше тебя на руках», – шепнул учетчик. Однако въедливая бабенка вопреки обыкновению служащих держаться на расстоянии от очередников ловила каждое слово, она даже выпростала ухо из-под косынки, и сварливо возразила учетчику: «Лично ты иди дальше. Лично тебя никто здесь не держит». С этими словами доброхотка схватила Риму за руку и увлекла в зев музейной двери. Учетчику оставалось только идти следом, неся чемодан, он оттягивал руку и бил по ногам.

В глубине огромного сводчатого зала с многочисленными предметами старины стоял осанистый, изысканно одетый мужчина. Борода и расчесанные на стороны длинные волосы резко выделяли его из стоящей к нему очереди стриженых туристов. Пока он говорил с одним, остальные мялись в ожидании. «Это смотритель музея. Надо спросить разрешение», – значительно сказала провожатая. Когда подошла их очередь и смотритель обратил на них внимание, женщина тонким заискивающим голосом стала объяснять, чем опасно состояние Римы, почему ей следует предоставить в музее временное пристанище. Смотритель сразу уловил суть, отмахнулся от ненужных деталей и жестом отослал подчиненную работать к остальным сотрудникам музея, скоблившим в углах зала полы и витрины. Женщина покорно удалилась. Теперь она была за Риму спокойна. Смотритель положил пухлую руку Риме на голову, властно отклонил назад, хмыкнул и слегка толкнул от себя. Грубоватая ласка должна была ободрить девушку, этим же движением смотритель дал понять, что предельно занят, что у него нет свободной минуты. Смотритель подмигнул учетчику и переключился на других посетителей, предоставив учетчику самому решить, были они знакомы прежде или нет.

Наступил вечер, часы работы музея истекли. Последние посетители вышли, дверь за ними закрыли на широкий засов. Поднимая одеждами ветер, колеблющий огоньки светильников, смотритель энергично обошел музейные экспозиции и исчез за внутренней дверью. Когда учетчик пошел за ним, ему преградил путь один из уборщиков, и вопрос, как и когда учетчик с Римой покинут музей, повис в воздухе. Тут умели без слов повиноваться начальству и беречь его. Кстати, чистота в музее была глубже и основательнее, чем в техникуме, там белили и красили, здесь скоблили и натирали.

Чтобы не мешать уборщикам, а им, кроме прочего, предстояло удалить с пола пятна крови, Рима захромала в угол зала, к ведущей вверх деревянной лесенке. Силы покинули девушку, она повисла на учетчике. Обняв ее за талию, волоча громоздкий чемодан, он с трудом протиснулся по узким ступеням наверх. Рима и в музее хорошо ориентировалась. Лесенка привела на уютную галерею с расставленными на ней пюпитрами. Чуть тлело дежурное освещение. Сверху хорошо просматривался главный зал, тогда как снизу нельзя было видеть, что творилось на галерее. Рима достала из чемоданчика чистую сменную одежду. Учетчик оторвал от нее ленту и перебинтовал девушке рану.

Сказались недели ночевок в стылом овражке. Учетчика страшно разморило в теплом стоячем воздухе под звездочками дежурного освещения, ночью и днем они горели одинаково тускло. Толстые музейные стены скрыли приход зари, заглушили рассветный щебет птиц. В результате учетчик, умевший за городом среди ночи подниматься без побудки, не заметил, как проспал утро. Он долго не мог выпутаться из вязких сновидений, пока кто-то сначала осторожно, потом резко, упрямо будил его. Наконец, учетчик сообразил, что перед ним Лихвин, и понял по его гримасам, что случилось нечто чрезвычайное, на что им вдвоем следует взглянуть, а вот Риму, напротив, будить не следует.

Они вошли в музейную башню, долго кружили внутри по винтовой лестнице и вышли на каменный пятачок смотровой площадки. Музейная башня господствовала над городом. Лихвин предложил учетчику посмотреть, что творится в городе. Наблюдатели прижались к перилам оградки, чтобы их не заметили снизу. Учетчик изучил участок за участком открывшейся панорамы, при необходимости он смотрел в одноглазый морской бинокль. Давным-давно в горсадовской столовой учетчик отдал его Лихвину как лишний груз. Он оказался единственным предметом учетчицкого арсенала, на время вернувшимся к хозяину.

Над городом носилась тревога. Тревога чувствовалась в вереницах сезонных бригад. Спешным маршем, словно в предчувствии удара стихии или облавы, они удалялись к городским окраинам. Одна бригада улепетывала вниз по реке на утлом, наспех связанном плоту, в помощь течению сезонники гребли досками. С рыночной площади в центре города сердито взмыла стая ворон и перелетела в кроны старого кладбища рядом с рынком. Через секунду между пустыми в будний день торговыми рядами показалась ватага тяжело и быстро бегущих к какой-то цели очередников. Погоня была не одна. Ближнюю учетчик заметил на вершине холма, где стоял техникум. Студенты подзадоривали очередников, швыряя вдогонку камни.

Самое яркое свидетельство тревоги и предчувствия потрясений учетчик увидел на трубе хлебозавода. Она господствовала над городом поодаль от музейной башни. В округлое краснокирпичное тело трубы были вмурованы железные скобы для верхолазов на случай ремонта (трубу содержали в исправности, над ней и сейчас курился дымок хлебопекарни, кормившей город черным и белым). На ступеньках скоб, на страшной высоте, свалишься – костей не соберешь, стояли и висели уличники. Слабые привязались, более выносливые продели в скобы руки и сцепили в замок, некоторые держали друг друга. Ветер высоты развевал волосы и одежды смельчаков, они коченели от холода и напряжения. Как они думали спуститься? Зачем вскарабкались в поднебесье?