Михаил Однобибл - Очередь

Влияние служащих проходило красной нитью через всю эту некрасивую историю. Когда 8 апреля подвальному секретарю вернули протокол допроса свидетельских показаний учетчика с уточняющим вопросом, учетчик уже далеко ушел. Секретарь мог положить конец вопросам одной пометкой на документе: «Свидетель выбыл из очереди и покинул город». Этим предотвращались все дальнейшие неприятности. Никто не гнался бы за учетчиком, не тонул бы в реке, сама память об учетчике давно выветрилась бы из города. Но у подвального секретаря не возникло и мысли перечить служащим. Молнии их резолюций наводили ужас на очередь. Движкова губной помадой нарисовала вопрос, что говорило о мимолетном, поверхностном интересе служащей к протоколу. А секретарь увидел в красной помаде сигнал тревоги и не мог сохранять рассудительность. За учетчиком послали погоню. И праздный, мелкий интерес служащих вызвал лавину непредсказуемых событий, в итоге пострадали и сами интересанты.

Крепко попало всем в городе, от высших до низших. В горячке взаимных претензий и преследования выгод на переговорах не было сказано ни слова о белокурой двойняшке, оглоушенной учетчиком на переправе и прибитой ледоходом к дальнему берегу. Учетчик едва о ней вспомнил. Вот как он пропитался духом очерёдной иерархии: кадровик, его малейшая прихоть – всё, а очередник, само его существование – ничто! Все единодушно, трогательно пеклись о перепадах настроения какой-нибудь Движковой, тогда как виноваты были в первую очередь не перед ней, а перед наивными и беззащитными в своей наивности стояльцами. Виновен город, натравивший белокурку на учетчика, виновен учетчик, тяжело ранивший ее на реке. По-человечески учетчик должен был раньше, при первой встрече с двойняшками на спуске к реке, вспомнить, что они вместе работали за городом. Но учетчик с головой окунулся в городские хлопоты, осуетился и не признал в девушке отличного работника и старого товарища. А она могла принять его забывчивость за спесь. Следовало упомянуть белокурку в письме служащим, ведь частично вина за случившееся с ней лежала на них.

Надо было сказать и про Майю. Подвальная очередь томилась в жуткой тесноте, чего служащие с присущим им эгоизмом не замечали. Майя неустанно обшивала страждущих. Рая-архивщица заботилась о том, чтобы наполнить соленьями и вареньями служебную кладовую, и знать не хотела, куда переселится изолятор тяжелобольных. Хозяйку 26 кладовой не интересовали швея и ее подопечные. Рая ревностно охраняла давнюю тайну, не интересную уже никому, кроме нее самой. И когда учетчик нечаянно узнал тайну, служащая без колебаний возложила на швею обязанности тюремщицы. Архивщица не думала, а если думала, не волновалась о том, что учетчик никогда не увидит солнце и уподобится подвальной кротихе, находящей в простом утолении жажды пьянящее блаженство, готовой претворять вино в воду. Судя по тому, что говорила Рая Лукаянова в музее, она до сих пор не отказалась от намерения заживо похоронить учетчика, хотя он не вспоминал ее подэстрадные делишки, не делал из них предмет торга.

От подвалов до крыш город был пронизан тиранией служащих. Очередь безропотно повиновалась и прятала недовольство. Казалось, ее могучая, чуткая стихия примирилась с положением, когда уличники лишены пристанища, подвальщики – солнца, а отринутые соискатели вакансий – надежды, при этом вершители их судеб ограничивались исполнением непыльных кабинетных обязанностей. И чем послушнее очередь, тем свирепее кадровый произвол. Постоянные уступки, может, и взывают к милосердию, но не вызывают его.

Однажды учетчик, раздраженный рабской покорностью очереди и воспоминанием о музейных запасниках, не сдержался и выпалил, что служащие давно упразднили даже суд и следствие. Авторитеты пришли в неистовство, глаза их яростно засверкали. «Откуда тебе это известно?! Кто сказал?!» – закричали на учетчика с разных сторон. Он осекся. Уже выработанное переговорное чутье подсказывало, что нельзя раскрывать авторитетам тайну правовых запасников, зря он заикнулся. Переговоры могли свернуть в совершенно иное русло и уйти от уже достигнутого соглашения о выходе учетчика из города. Известие о запасниках вызовет щекотливые вопросы, они неминуемо приведут разговор к месту обнаружения запасников, к результатам их исследования и попытке поджога, к личности поджигателя Лихвина. Заклятый враг очереди скрывался под личиной музейного работника на верху холма, авторитеты сидели у подножия и ничего не подозревали. Такое открытие произвело бы фурор. Учетчик не был доносчиком, не считал себя вправе вмешиваться в противостояние Лихвина и регулярной очереди хотя бы потому, что мало понимал в этом. Наконец, он был научен горьким опытом 8 апреля: стоило ему в свидетельских показаниях сказать лишнее слово, как оно крючком утянуло его в городские хляби. Поэтому сейчас в ответ на жадный интерес авторитетов, откуда ему известно о бессудности, учетчик сказал, что однажды ночью случайно слышал в очереди такой разговор, но не видел беседующих. Одним словом, молва. На что поджарый старик в железных очках (этого авторитета, несмотря на почтенный возраст, звали Котя) рассудительно, но с ноткой разочарования заметил, что было бы ошибкой на переговорах, опровергших старые слухи, распускать новые.

За дни ожидания, пока на другом краю города выздоровеет его спутница, учетчик в ходе прений и обсуждений измарал исправлениями и вставками все четыре экземпляра письма служащим. Чистописание Глинчика пошло прахом. Невозможно было отправить письма служащим без переписки набело.

Затянувшиеся переговоры вызвали растущее недовольство масс очереди. Правда, рядовые уличники к даче не приближались, не маячили за оградой, не заглядывали в окна с деревьев. Проводниками всеобщего раздражения стали гонцы. Они и лично были уязвлены новой и тяжкой обязанностью водоносов. Струившийся с холма ручеек, откуда дачники брали воду, иссяк. Либо Немчик не сумел найти место, где нырнувшая под землю жилка выныривала, либо родник по какой-то причине скрылся с поверхности в нижние горизонты грунтовых вод. Гонцы по очереди носили воду с колонки. В помещении хорошо было слышно надсадное урчание Богомольца из-под пола, когда он стягивал со спины рюкзак с полной флягой воды. Через раскрытую половицу он рывком подавал наверх сорокалитровую тяжесть и громко ворчал: «Ныне, говорят, все недачники неудачники». Богомолец явно повторял слышанное в городе. Волокита переговоров обрастала народными присловьями. Вряд ли широкие слои очереди интересовались, чем кончатся переговоры, а вместе с ними история очередестояния учетчика, одного из великого множества заходящих в город чужаков. По обрывочным репликам учетчик догадывался, что уличники рассержены и обескуражены долгим отсутствием привычных советчиков. В то время как жизнь и очередь не стоят на месте, каждый день подкидывают новые вопросы, уличные авторитеты затворились на даче и не дают ответов. Их осиротелые подопечные через подвальные окна стали докучать авторитетам, оставшимся в недрах живой очереди, заочным участникам переговоров, что сеяло раздоры в среде самих авторитетов.