Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах

И что такое голос «Русской газеты» в мощном хоре десятков голосов многомиллионных изданий? Этим и дефицит бумаги нипочем, для них все находят, а русским изданиям так и норовят при каждом удобном случае нагадить, рот заткнуть… Но сколько же это будет продолжаться? Неужели русские не видят, кто болеет за них, желает добра, а кто обманывает, сеет зло? Кому выгодно разобщить русский народ, восстановить против него другие нации, свалить на россиян все беды и несчастья, принесенные зарубежным десантом большевиков типа Троцкого, Свердлова, Каменева, Зиновьева после революции? Кто внушает русским, что они от рождения рабы и должны такими быть до скончания своего века, а погонять кнутом «рабов» и заставлять их работать на себя есть кому, тем, кто как черт ладана сторонится физической работы, зато вещать по радио-телевидению, писать разоблачительные статейки в газеты-журналы, высмеивать все национальное русское — это как раз привилегия их — ненавистников русских людей. Тут они господа и хозяева! Все состряпают, разжуют и в рот положат, только глотай, русский Иван! А проглотив, сиди в своей загородке и не чирикай! Не то снова закон примем об антисемитизме! Депутаты-то Верховного Совета — почти все свои люди. Что им прикажут, то и сделают. Такой, какой был принят после революции, когда сразу же поставили к стенке сотни тысяч людей, как раз с русским национальным самосознанием и гордостью великоросса! Неугодных, строптивых захватчики власти объявляли антисемитами и тут же расстреливали, даже тех, кто и не знал, что такое антисемитизм. Нельзя русскому человеку и сейчас сказать, мол, почему на радио-телевидений, в газетах-журналах работают почти одни евреи? Почему их столько в литературе, культуре, искусстве? Хорошо бы талантливые, так нет, туда набились деляги, проходимцы, бездари, но зато у них круговая порука. Все подчинено им и куплено. Потому и существуют, процветают, подминая под себя и уничтожая русское, талантливое. Даже нельзя просто поинтересоваться этим вопросом, тут же такого смельчака объявят антисемитом, шовинистом и обязательно фашистом! Не говори правды, молчи, не ропщи, как и положено рабу! И жуй лишь то, что тебе в рот положат.

И молчат, а если и говорят об этом, то только шепотом, с оглядкой, потому что и честный русский человек, воспитанный на страхе перед таинственным антисемитизмом, тут же тебя осудит. Вот в какую страшную зловонную яму загнали русского интеллигента-патриота сионисты. А кто попытается мужественно сказать правду о положении русской интеллигенции в России, как его сразу ошельмуют все по той же испытанной годами безотказной схеме, ни один печатный орган не обойдет его молчанием, ведущие телепрограмм, поднаторевшие на борьбе с этим самым проявлением русского самосознания, тут же сделают из такого человека подонка и негодяя, сходу запишут его в общество «Память», о котором никто ничего толком не знает, зато все знают, что быть причастным к «Памяти» — это то же самое, как быть прокаженным или Заболевшим по меньшей мере СПИДом. Вот так нахальные ребята и прокуренные дамы с хриплыми голосами из средств массовой информации расправляются с русскими интеллигентами, посмевшими заикнуться о своих исконных правах тоже работать на радио-телевидении, иметь свои издательства, газеты, печатные органы. Все евреи-сионисты и есть русские интеллигенты — так нагло и насмешливо заявляют краснобаи с экранов телевидения. А русских интеллигентов нет и быть не может, есть русские националисты, шовинисты, фашисты… Вот так начинается и кончается сказка про мочало, начинай сначала…

От этих мыслей Хитрову стало не по себе. Почему за границей нет такого страшного притеснения со стороны сионистов коренного населения? Почему сионисты всего мира еще в начале двадцатого века облюбовали именно Россию для своих зверских экспериментов? Какая бы нация позволила дико налетевшей на нее злобной орде человеконенавистников уничтожить свою религию? Разрушить храмы, убивать тысячами священников? Сразу после переворота в семнадцатом началось массовое истребление русской интеллигенции, аристократов, а немного позже — крестьян, казаков, простых русских людей. Ни в одной стране мира ничего подобного не было, даже татаро-монгольские завоеватели не трогали храмы, не обижали верующих. И ни за что ни про что не истребляли людей, причем, в первую очередь лучших! И ни одной нации чуждые ей элементы не навязывали через радио-телевидение, печать чуждую ей идеологию, идеи, разврат, порнографию, прикрываясь гласностью, демократией, вседозволенностью. А русские все стерпят, проглотят, смолчат, они ведь рабы! И за семьдесят с лишним лет должны были бы уже смириться, что истинные хозяева у них давно не русские. С самого страшного 1917 года…

Озеро находилось как бы в огромной малахитовой чаше, окруженной смешанным лесом, даже когда ветер раскачивал вершины деревьев, зеркальная гладь была неподвижной. В ней рельефно отражалось облачное синее небо, деревья и бледный месяц. К вечеру совсем стало тихо, облака над озером окрасились в нежно-розовый цвет, немного покуковала кукушка, потом закрякали в камышах утки, подолбил дерево дятел и стало удивительно тихо, как всегда бывает на озерах перед заходом побагровевшего и увеличивающегося в размерах солнца.

Они вдвоем сидели в зеленой надувной лодке, Юрий Иванович греб короткими желтыми веслами, вдетыми в черные проушины, Маша сидела на резиновой подушке, уже три места сменили, а рыба не клевала. Теперь понятно, почему рыбаки сюда не торопятся: озеро-то, оказывается, бедное. Впрочем, их это не смущало. Юрий Иванович был счастлив, что здесь никого нет, а Маше рыба уже надоела. Они на Псковском озере порядочно навялили подлещиков и плотвы. Была у них и коптильня. Поставишь ее на раскаленные угли и через пятнадцать-тридцать минут вынимай душистую, пахнущую дымом и вереском, который туда подкладывали с гнилушками, горячего копчения рыбу. Маше она нравилась больше, чем жареная. Варили и уху. Этим делом занимался Хитров. Он даже сварил двойную: сначала из мелкой рыбы, сложенной в марлевый мешок, а потом в котел бросил крупную. Наутро оставшаяся в котелке уха превратилась в заливное.

— Где же рыба? Она ведь плескалась, — вглядываясь в зеленоватую воду, спросила девушка. Отблеск закатного солнца позолотил ее волосы, на губах задумчивая улыбка. Бамбуковая удочка в ее руках колебалась, с голубой жилки срывались капли. Поплавки даже не шевелились.

— Может, в такой прозрачности рыба все видит, — сказал Юрий, — И лодку, и нас, и леску?

— Поплыли к камышам?

В камышах сразу клюнули на обе удочки юркие полосатые окуньки, величиной с ладонь, потом Маша вытащила скользкого коричневого, растопырившего колючие жабры ерша, а Юрий — плотвину. И снова поплавки неподвижно впаялись в зеркальную гладь. Маше на плечо уселась сиреневая стрекоза, фасетчатые глаза ее искрились разноцветными алмазами. А синие глаза девушки стали розовыми, это в них отразилось закатное небо. За ее спиной пылали красные стволы сосен, розовели медленно двигающиеся над озером облака, будто горела неподвижная кристально чистая вода. Они молча любовались этой красотой и не смотрели на поплавки, да и не хотелось, чтобы это прекрасное ртутно-серебристое зеркало вдруг треснуло и пошло кругами от заметавшейся рыбины. Юрий пожалел, что не захватил в лодку фотоаппарат, очень уж красиво смотрелась отсюда оранжевая палатка, стоявшая рядом серебристая машина, складной стол со стульями. Мохнатой лапой огромная ель прикрыла капот «БМВ». Все стекла были розовыми, будто внутри салона вспыхнули электрические лампочки. Низко над их лагерем пролетел большой черный ворон, он тоже купался в багрянце. Звонкое курлыканье нарушило вечернюю тишину. Ворон был один и вскоре исчез за зубчатой кромкой леса.