Евгений Москвин - Падение [Сюрреалистический роман]

Я принялся размышлять.

Я решил смачивать фольгу кислотой. В моих планах было, прежде всего, уничтожить кошек своих соседей, а потом уже — бродячих. Я знал, что соседские должны были умирать сразу, иначе все это могло вызвать неприятные подозрения их хозяев.

На следующее утро я купил литровую бутыль концентрированной серной кислоты и перчатки. После этого я направился из хозяйственного магазина в продуктовый. Там я взял три пакета кошачьего корма.

Вернувшись домой, я тщательно растолок корм в кастрюле, добавил туда кусочки фольги, предварительно вымочив их в кислоте, и все это перемешал. Затем подлил молока и еще немного кислоты. Аппетитно! Я отлил часть в блюдце и дал коту. На этот раз он долго не мучился — сдох через час. Однако агония его была, конечно, сильнее, чем в прошлый раз.

Первая квартира, в которую я решил отнести приготовленное мною лакомство, располагалась на втором этаже. Это была та самая квартира, в которой жила ненавистная мне черная кошка. Я оставил блюдце с отравой у двери, позвонил и тотчас же спустился по лестнице на первый этаж. Меня ни в коем случае не должны были видеть.

Вечером того же дня я услышал знакомые голоса, доносившиеся с улицы. Это были все те же старухи. Одна из них, хозяйка черной кошки, все причитала и готова была разрыдаться — ее питомца не стало пару часов назад.

— Ох ты, Господи. До чего–то хоройшия кошка было–то… Господи! Скоро, чую, и сама Богу душу отдам.

— Ну успокойся, успокойся, Алексеиха! Хватит!

Я лежал в сумраке комнаты и не двигался, внимательно прислушиваясь. Старуха не сказала ни слова про еду, оставленную под дверью. Стало быть, у нее не зародилось никаких подозрений. Между тем, она была уверена, что ее кошка чем–то отравилась.

Я хорошо знал, в каких квартирах моего подъезда обитали кошки. У Павла Степановича Олейника, пятидесятилетнего мужчины, жившего на пятом этаже, их было целых три. На следующий день я подложил отраву под его дверь и тоже позвонил.

Спускаясь по лестнице, я встретил старика Агафонова, того самого в грязных теннисных туфлях. Он остановился и как всегда ухмыльнулся.

— Здрасте, молодой человек!

— Здравствуйте.

— Откуда эта вы?

Я уже прошел мимо него и обернулся. (В этот момент услышал, что входная дверь в квартиру Олейника отворилась. Сейчас хозяин посмотрит на блюдце и подумает, что очередная благодушная соседка принесла «какую–то вкуснятину» его пушистым питомцам).

— Проведал одного знакомого, — ответил я и сухо прибавил, — вы его не знаете.

— Когда зайдете?

— Быть может, на следующей неделе.

— Хорошо, жду.

«Да что ты ко мне прицепился? Старая мразь!» — в какой–то момент мне показалось, что лицо мое сейчас не выдержит и исказится гримасой ненависти.

Я вернулся в свою квартиру, чувствуя, что в груди моей все клокочет. Нет, мне явно следует избегать этого старика — он нарушает мое душевное равновесие.

Вечером я отнес отраву еще в три квартиры, а затем вернулся домой и принялся вскрывать сдохшего рыжего кота. Необходимо было завершить исследование как можно скорее — от него уже исходило зловоние.

На следующий день я услышал под своими окнами еще один разговор. В этот раз старух было уже пять.

— Просто наваждение какой–то!

— Ты об чем?

— У Олейника вчера все три кошки сдохли!

— Не может быть!

— Я ж тебе говорю, Алексеиха! И исче в двух али трех квартирах!

— У кого?

— Да я почем знаю? Не могу же я всего знать?

— Не к добру все это. Сначала у меня, теперь еще и у других, — это снова причитала Алексеиха.

— Жуть какая!

— Да уж! Но Олейник занял твердую позицию: иво кошек кто–то отравил.

— Как так?

— Да вот так! Вот так и все!

— И кто такое сотворил?

— Да я почем знаю?

— А он–то знает?

— Ничего он не знает. Откуда ему знать? Говорит, кто–то принес ему еду для кошек и поставил под дверь.

— И мне приносили!

— Да ты что, Алексеиха?

— Точно те говорю! Ох ты, Господи! Кто–то животных травит. Мучит их, безбожник! Что ж это такое делаитса!

Я понял, что о мертвых кошках говорит уже весь подъезд. Более всего меня волновали подозрения по поводу отравителя.

I

Я решил на некоторое время оставить домашних кошек в покое и убивать бродячих. Расправы над ними я устраивал по ночам, так как боялся, что меня могут увидеть.

Интересно, подозревал ли меня кто–нибудь? Возможно. Я вел затворническую жизнь и ни с кем не общался. Такое поведение всегда вызывает неприязнь. С другой стороны, любые подозрения следовало снабдить доказательствами. О том, чтобы подобного не произошло, я и заботился.

Бродячих кошек я убивал не сразу. Я стремился причинить им как можно больше мучений, хотел, чтобы они, страдая, хотя бы несколько дней оставались живы. Я перестал смачивать фольгу кислотой. Животных рвало, они орали что есть мочи, разрывая своими криками ночную темноту. Соседи, порой, просыпались и удивленно высовывали из окон свои уродливые круглые головы, чертыхались, но ни у кого так и не хватило смелости спуститься вниз и посмотреть, в чем дело. А на третий день было уже поздно — рано утром местный дворник обнаружил в окрестностях двора около двадцати кошачьих трупов. Все это, разумеется, были мои проделки — я решил больше не мучить голодных животных и снова подлил в корм кислоту, чтобы они, наконец, упокоились с миром и познали совершенное счастье .

II

Успокоился и я. Уже к вечеру я почувствовал к этой «войне с кошками» глубокое равнодушие. Я твердо решил на следующий же день начать писать мой философский труд.

А вот весь дом бесновался. Да–да, именно весь дом, а не только мой подъезд. Все–таки массовая смерть бродячих кошек возымела свой эффект — как ни как это было событие и, притом, весьма странное, учитывая то, что в существовании некоего таинственного отравителя уже мало кто сомневался.

Часы показывали 22:08, когда в мою квартиру позвонили. Подойдя к входной двери, я осведомился, кто это.

— Владимир Иванович.

— Кто?

— Агафонов.

— Что вам нужно?

— Пришел поговорить с вами.

Проклиная его каждой своей мыслью, я отворил дверь, но не стал его впускать.

— Я сейчас занят, мы не могли бы отложить разговор на потом?

Я заметил, что старик на этот раз уже не улыбается, а внимательно изучает меня. Должно быть его удивило, что и теперь я был в верхней одежде, (я редко снимал свой плащ; даже тогда, когда находился в квартире).

— Я толька на минутку.

— Ну хорошо, говорите, однако я не могу пригласить вас к себе.

— Эта ничего… я хотел спросить, слышали ли вы об этом наваждении?

— О кошках?

— Да.

— Слышал. У меня окно выходит прямо во двор — я поневоле слышу все, о чем говорят.