Евгений Москвин - Падение [Сюрреалистический роман]

А монолитное здание театра все сияло, не двигалось; оно застыло в трепещущем сумраке ночи, расширяя своими колоннами черные пустоты человеческой жизни.

Дрожь в руках все не унималась. Я чувствовал, что мне необходимо выпить, иначе я просто не смогу сегодня успокоиться и нормально продолжить работу над своим философским учением. (Я писал уже вторую главу).

По пути домой я купил бутылку крепленого вина.

Войдя в комнату, я поставил бутылку на середину стола и, подойдя к окну, открыл форточку. Непромасленные петли сдавленно вскрикнули, но сейчас я вполне спокойно воспринял этот звук, — было позже семи часов вечера.

Я отправился на кухню за стаканом и штопором; когда увидел в прихожей свои черные ботинки, почему–то вздрогнул…

Мне необходимо было расслабиться. Я не употреблял алкоголь уже месяца четыре…

Легкий хлопок — бутылка открылась. Жгучий рубин вина заворочался в своей зеленой сводчатой келье. Я налил полстакана и, выпив залпом, откинулся на спинку мягкого кресла.

Вот так. Кое–кто заглушает этим страдания. Постоянно. Нелепые грязные свиньи. Пять миллиардов ошибок природы.

Я почувствовал, как в моем животе разливается приятная теплота. Неплохо… Я закрыл глаза, и быстрое биение сердца тут же улеглось, оставив свежие кровяные массы где–то в области шеи и головы; плавная волновая циркуляция отдавала в мочках ушей. На глаза накатила тонкая рдеющая пелена.

Лучше вообще ничего не чувствовать. Однако эти ощущения все–таки лучше любых нервов, следовательно, я выбираю их. Хотя бы.

Я налил еще вина и немного отхлебнул.

За окном шумели, волновались тени; оконные стекла чуть позвякивали, принимая на себя порывы разгулявшегося ветра. Мне казалось, что где–то в глубине двора слышатся человеческие голоса, но я не мог разобрать, о чем говорилось. (Да и не хотел, как всегда).

Резкий вкус влажного сахара на этот раз не сходил с моего языка, смешиваясь со слюной привычной стойкой терпкостью. В голове разливалась жгучая хрустальная нега. Я чувствовал, как белки моих глаз разделяются на тысячи кусочков красной сосудистой сеткой–мозаикой. Предметы в комнате утратили контуры, и мне казалось, что еще немного, и я смогу проникнуть в их внутренний мир, увидеть и раскрыть неподвижные тайны их душ.

Я допил второй стакан и прижал его коленом к подлокотнику. Вот так и жизнь прижимает ничтожное общество.

Порыв ветра за окном.

Я думал о ножках стола, которые сужались к своему основанию четырьмя усеченными конусами. В этом, на мой взгляд, скрывалась какая–то отчетливая и, в то же время, бесконечно далекая истина, преследовавшая только свои замурованные в глубины телепатического фактора цели. И я знал их, не подозревая самой истины.

Ядерная бомба. Нет, увы, невозможно. Любому человеку, так же как и всей механической сумме людей необходимо преподнести что–то постепенное. Другое вызовет яростный шок и будет восприниматься насилием. Общество осуждает террор. А между тем он есть великое добро.

Я должен, должен работать. Я создам великое неопровержимое учение и основные его пункты обязательно представлю на страницах этой книги. Разумеется, мой труд необходимо будет выпустить и отдельным изданием, я думаю, тираж составит не менее 5,5 миллиардов экземпляров. А может быть даже и больше.

Я налил третий стакан, и в бутылке осталась ровно половина, может быть, чуть меньше. Прежде чем выпить, я осторожно подошел к двери и выключил свет.

Я не оказался в полной темноте, как ожидал, — комната сохранила в себе отблески лунного озарения и расплывчатые огни уличных фонарей. Я хотел задвинуть штору, но передумал и сел на прежнее место.

Я залпом выпил третий стакан и застонал — нет, все–таки сказывалось то, что я пил нечасто, ведь теперь я опьянел совсем и уже не встану, просто засну в этом кресле. Черт! Мне начинало казаться, что я ускользаю от собственных страданий так же, как и все остальные.

По стеклу захлестал дождь. Я так и знал, я думал о дожде. Теперь нужно закрывать окно. Нет, не буду. Так делают люди, а я не хочу быть на них похожим. Но… в этом ли суть вертящихся в моей голове идей? Конечно, нет.

— …здесь находится…

Я широко открыл глаза.

— Кто это?.. Кто говорит?

Молчание.

Я был уверен, что это мне не послышалось и что этот странный голос доносился не с улицы. Следовательно, кто–то говорил внутри моей комнаты.

— Кто говорит?.. Нет–нет, я ведь слышал… — внезапное озарение пронзило мой мозг, — это был ты? — я пристально смотрел в темный угол комнаты, где стоял шкаф.

Снова ничего. Никакого ответа.

Я уже спал.

I

«Теперь у тебя появился шанс, и ты должен разобраться, разобраться во всем», — то была первая мысль, мелькнувшая в голове, когда я проснулся утром. Между тем, я с удивлением чувствовал, что почти все во мне против этого восставало, памятуя о том, что накануне я, вне всякого сомнения, был пьян.

— Нет, мне не приснилось… и не почудилось, — твердо, нет, скорее даже упрямо сказал я себе и резко встал из кресла, в котором уснул.

«Мне нужен… да–да, мне нужен один полезный прибор, но… где его достать?.. Кажется, я знаю…»

Я помнил, что один старик на 19‑й улице продает в своей лавке разные подержанные вещи. В полдень туда я и отправился.

Старик был чистокровным евреем, в больших очках и с седыми волосами, которые торчали вверх мелкими пушистыми кудрями. Его закуток был, можно сказать, классическим примером своего типа — магазином подержанных вещей — товар на многочисленных полках стоял в порядке, но без всякой систематизации. Среди поношенной одежды были понатыканы старые книги, детские игрушки и прочее. В спрятавшемся где–то динамике слащаво играло «How deep is your love…»

Когда подошла моя очередь, старик спросил:

— Что вам, голубчик? — мне показалось, что при этом у него даже не шевельнулись губы.

— Мне нужен… хм… стетоскоп.

— У меня этого нет, голубчик.

— Но вы же можете достать. Я слыхал, вы можете достать все.

— Я посмотрю, что можно сделать, — неуверенно отвечал он, и его очки чуть съехали вниз к кончику носа.

— Когда мне прийти? Завтра?

— Нет, сегодня вечером, голубчик.

— Так быстро?

— Да.

Разговор был окончен, старик уже обратился к следующему покупателю. Я медленно направился домой. Меня опять мучил голод.

II

Я вернулся в магазин перед самым закрытием. Посетителей уже не было.

— Вам привезли то, что я просил?

— Да, голубчик, — отвечал хозяин магазина, открывая кассу. Его голос приглушил звон монет. Видимо старик собирался заняться пересчетом выручки, — но у меня все равно этого нет.