Евгений Мамонтов - Номер знакомого мерзавца

Я вышел на балкон выкурить сигарету и, если что, — первым заметить милицейский уазик.

«Ну, как?! Чувствуешь себя кем–то вроде Юкио Мисимы?» — прокричал из комнаты Ф.

Если вдуматься, моя жизнь и до этого была достаточно абсурдной. Только это был абсурд более спокойных очертаний, если так можно выразиться. Я смотрел на дождь и слушал Вивальди, как последний меланхолик.

За стеклом Ф., откинувшись в кресле и прикрыв глаза, дирижировал пассаж из allegro non molto. Гриша, глядя на него, беззвучно смеялся.

Я решил, что будет правильно позвонить домой. У телефона был длинный шнур, и я вытащил его на балкон, но не знал, что именно следует сказать. Тут меня осенило, и я быстро навертел номер. Услышал «allo» с этой неподражаемой интонацией — подружка Ф. сняла трубку.

«Привет, — говорю, — как поживаешь?»

«Спасибо, ничего».

«У меня тут небольшое дело к тебе. Мне, в самом деле, неловко, даже не знаю, как это все объяснить».

«Он с тобой?» На меня ей всегда было плевать.

«Да, и я жалею, что втравил его в это дело. С его участием оно, ну, как это сказать, приобрело несколько отчаянный оттенок. Будет хорошо, если ты на него повлияешь раньше, чем милиция».

«Уазик» как раз въезжал во двор.

«В общем, пока это все не превратилось в новый боснийский конфликт», — говорю.

«Адрес?»

Я знал, к кому обращаться. Год назад наша хищница тоже похитила человека. Правда, это был не сумасшедший. Это был матрос срочной службы, медленно «доходивший» на своем четвертом месяце во флоте. Не знаю, каким образом он получил доступ к компьютеру в финчасти, возможно, мыл там полы в обеденный перерыв. Смекнув, что ни одна правозащитная организация не расшевелится раньше, чем в госпитале ему наденут на ногу бирку, он решил выйти на сервер знакомств. Случайно или нет, но он выбрал именно ту анкету, через которую наша Helen рекрутировала свои жертвы. Он писал ей письма в стихах, причем парочка была на французском. [(Как отреагировал Ф., Бодлер, переписанный с грамматическими ошибками.) Но все равно!] Он угадывал ее мысли, оканчивая недописанные ею (нарочно) предложения. В каждом письме он клялся в своей страсти и в каждом прощался с нею навек, ибо скоро его должны были перевести на Русский остров, в этот «Освенцим без печей», но и в этом случае он обещал дождаться ее, только уже на небесах.

Она написала ему: «Не бойся, мой пленительный узник, мы встретимся раньше».

В условленный час она подъехала к казарме, вдоль которой они рыли траншею, прокладывая новый кабель. Не обращаясь ни к кому конкретно, этот матросик вяло сказал, поглядев на номер: «Может, закурить стрельну», — и медленно поплелся к машине.

С тех пор в части его больше не видели. Номера машины никто, разумеется, не запомнил. А расследование было загадочным образом прекращено. Говорят, оно даже не начиналось. Был какой–то звонок из штаба округа и все.

Тут нет ничего сверхъестественного. Просто единственным человеком, перед которым трепетал Леночкин папа, была его собственная дочь. Он в ней души не чаял. Он сидел в кабинете, из окон которого справа были видны японские острова, а слева — уральский хребет. И сделав один поворот в своем кресле, он свободно менял их местами.

…Она позвонила мне тогда. Через несколько дней после похищения. Попросила, чтобы я взял гвоздодер или «что–нибудь такое, чем можно открыть дверь». «У тебя, что, замок сломался?» — спрашиваю. Да, типа того, говорит. Я приехал с молотком и стамеской и за двадцать минут, довольно неумело, выдолбил замок на ее двери. Из коридора сквозь открытую в спальню дверь я увидел Лену. Она лежала на кровати; услышав мои шаги, повернулась и помахала рукой. Вокруг был чудовищный беспорядок. Когда я подошел и спросил, что случилось, она расплакалась. Это было ужасно. Я просто не мог представить ее плачущей. Но вот она сидела и плакала, и я обнимал ее за плечи, лихорадочно повторяя это самое «что случилось». Она рассказала мне, потому что никогда не смогла бы рассказать все это Ф.; передо мной она не так боялась уронить себя.

Их первый день начался с того, что он вышел из ванной голый и улыбающийся, не обмотав даже полотенце вокруг бедер. Глаза их встретились, и у нее еще было секунд пять, чтобы положить на стол спичечный коробок (как раз собиралась зажечь свечи) и взять лежащий тут же, буквально под рукой, столовый нож. Когда он подошел к столу и, щурясь, подцепил на вилку прозрачный ломтик семги, она еще могла вооружиться тяжелым бронзовым подсвечником. И когда в ответ на ее вопрос он, усмехнувшись, повторил за ней: «Бодлера?» — и нагнулся, чтобы замахнуть налитую с краями рюмочку, она еще могла бы ловко ударить его хрустальной вазой по голове. А потом… Ну, потом у нее уже не было времени… Она всего лишь попыталась его отпихнуть. Тогда он потащил ее на кровать и там просто разорвал на ней платье. С того вечера он три дня подряд насиловал ее. Ел, пил, спал, проснувшись, включал канал MTV, и снова насиловал. Телефонный шнур он обрезал.

Когда кончалась еда и выпивка, он выходил в магазин, оставляя ее привязанной к кровати. Возвращался и насиловал, даже не развязав веревки.

Когда кончились деньги, он забрал золотые побрякушки, что нашел в ее шкатулке, сотовый телефон и ушел, прихватив с собой ключ. Лена взяла кухонный нож, зачистила и соединила телефонный шнур. Набрала мой номер.

«Я думаю, тебе есть к кому обратиться. Его найдут быстро».

«Да, конечно, — сказала она. — Сходи в магазин, я сто лет не курила. Не могла взять из пепельницы его окурки». Я вернулся с сигаретами и пакетом провизии. Она успела принять ванну и осторожно улыбалась рассеченной губой.

«Останься сегодня со мной, если можешь». Я позвонил домой и наплел какую–то околесицу.

«Извини за этот каприз, я просто боюсь, что мне будет страшно», — сказала она, когда я положил трубку.

«Ты уже позвонила, куда следует?» — спросил я с неловкостью за этот оборот.

«Я передумала».

«?»

«Понимаешь, его ведь просто убьют. Это ведь не милиция, не военная прокуратура или что там еще, это ведь папа… Хотя, — она закурила, — не в этом даже дело, убьют–не убьют, мне его не жалко, его следует убить. Мне кажется, я могла бы сделать это сама. Но я думаю, он оторвался на мне за всех. Понимаешь? За всех, кто, может быть, мечтал со мной это сделать. И я, наверное, это заслужила. Это и был–то, собственно, не он, а судьба. Он просто орудие. Мне нечестно его преследовать. Но вот если судьба сама даст мне свидеться с этим ублюдком еще раз, значит, мне будет позволено с ним рассчитаться».

Я понял, что она хотела сказать, хотя и не очень поверил в искренность такой философии, мне показалось, что она просто слишком быстро опьянела от вина, которое я принес.

«Неужели в нем не было ничего человеческого?» — спросил я.