Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-2

— Отдай, она стоит больше, чем ты зарабатываешь в течение нескольких месяцев.

— Очень может быть, — и отдал ей эту треклятую сумку.

Мы зашли в кафе, и она отправилась приводить себя в порядок. Через пару минут, когда она вышла умытая, с собранными волосам и с какой–то тревогой на лице, то первое, что она произнесла, были слова извинения:

— Арслан, прости, я не должна была говорить так о твоей зарплате. Ты работаешь на наше государство и делаешь это честно, за что тебя можно только уважать. Честное слово, я больше в руки не возьму эту сумку. Она мне как–то внезапно разонравилась. Мир? — она протянула мне ладошку.

— Мир, — я пожал ей руку.

Как же это похоже на нее: она прекрасно понимает, что есть обиды, когда простым «извини» не отделаешься. Вот и пытается себя наказать, избавившись от сумки, которая ей явно нравится. Я жестом фокусника вытащил из кармана ее пассифлору. Увидев у меня в руках ее лекарство, она едва не расплакалась. Я участливо посмотрел на нее и спросил:

— Это тебе без успокоительного так плохо было? — наверно, надо было сразу позвонить ей, как прилетел.

— Дурачок, это мне сейчас так хорошо, потому что ты подумал обо мне. Кстати, ты хоть отдохнул во время отпуска? — она выглядела искренне озабоченной.

— Ага, отдохнул, как же! — и не удержался, чтобы не подколоть ее. — Я же не работник международной организации, чтобы отдыхать двенадцать месяцев в году.

— Неправда, это не так, — Ежик явно обиделась. — Поверь, если ты гражданин страны третьего мира, то тебя так заставят пахать, что тебе небо с овчинку покажется.

— Но это же первое время, а потом…

— А потом, когда ты дойдешь до какого–то уровня, то тобой все равно будут помыкать, потому что человеком белой расы ты никогда не станешь, — Ежик все это произнесла с изрядной горечью. — И даже сейчас, когда я устала и больше всего хочу домой, мне надо на работу.

— Но уже семь часов, куда ты поедешь? — Марьям действительно выглядела уставшей, измотанной. — Давай я тебя отвезу домой?

— Если уж готов везти, то поехали к моему офису, — она вымученно улыбнулась.

Еще не доезжая до ее офиса, я увидел жиденькую толпу народа, которая хоть и вела себя смирно, но была изрядно возбуждена:

— А это кто такие? И что они здесь делают?

— Возмущаются тем, что я — глава Красного Креста.

— А чего возмущаться–то?

— Ну как же! Это те самые многострадальные, которым везде мнится дискриминация, они все боятся, что я к их военнопленным отношусь хуже, чем к своим, — она пожала плечами.

— И это действительно так?

— Будь это так, здесь не сидела бы. Мне одинаково жалко и тех, и других.

В этот момент от толпы отделился плюгавенький бородатый мужичок, который с кулаками кинулся на мою машину. Марьям вздохнула:

— И этот здесь. Боже, он у них самый двинутый, в прошлый раз в меня яйцом запустил… Мне его так жаль, он так истово верит во все то, что кричит, я даже полицию вызывать не стала. Мы во двор заехать можем?

— Не вопрос, — я, объехав его мельтешащую фигуру, заехал к ним на парковку.

— Все здесь моя охрана — меня бережет, так что ты свободен, — Марьям вздохнула с облегчением.

Я высадил ее и отправился на работу доделывать отчет, а потом, предварительно созвонившись с Юлей, поехал к ней, чтобы не терять золотые денечки без Асли впустую. Какое все–таки счастье, что Юля за столько времени совершенно ничего не тронула во мне и я мог, не напрягаясь, наслаждаться ее обществом.

Утром первым делом я отправился в минобороны Швейцарии. Мне из нашего министерства обороны пришла разнарядка на десятерых несчастных из швейцарской армии, которых надо было отправить к нам на родину в рамках программы «Сотрудничество ради мира». Их министерство об этом предупреждали еще месяц назад и сейчас я должен был просто забрать список пострадавших.

Ну что мне делать? За столько лет существования нашего посольства в Швейцарии нам так и не удосужились прислать кадрового офицера, которого мы обозначили бы как военного атташе. Придется отдуваться за наше Министерство обороны, с трудом вспоминая свою службу в армии и уроки в школе по начальной полевой подготовке. Правда, чаще всего мы на этих уроках общались с девочками из параллельных классов, за что и называли предмет половой подготовкой.

Я зашел в кабинет Пьера Грааба, начальника отдела по международным связям министерства, и он, увидев меня, заулыбался:

— О, господин посол! Как я рад вас видеть!

— Господин Грааб, это взаимно! — ага, как кошка рада встрече с дворовым Бобиком.

— Господин посол, как я помню, мой отдел должен был подготовить список лиц, отправляющихся на ваши учения? — его злорадная улыбка заставила меня насторожиться.

— Совершенно точно, — я наклонил голову в знак согласия.

— Так вот после того, как в прошлом году трое из наших ребят вернулись от вас с дизентерией, а еще четверо — с педикулезом, лично господин министр распорядился совершенно по–другому подойти к составлению списков. Мы включили в список тех военнослужащих, которые этого достойны. Так что на этот раз к вам поедет высшее сословие нашей армии. Высший свет, — на слове «свет» он заулыбался еще ехиднее. — Так что прошу любить и жаловать!

Я уставился в потолок: мне все это совсем не нравилось, но делать было нечего, и я, расшаркиваясь и раскланиваясь, попрощался, чтобы отправиться восвояси.

Как всегда, везде были пробки, и я решил пройтись пешком. Стояла аномальная жара, и меня окружало марево. Как же я не люблю жару. Навстречу мне шла женщина, очень похожая на Марьям. О, у меня от жары пошли глюки. Глюк был очень живым да еще и улыбался, идя мне навстречу. Да еще у этого глюка в руках были тяжеленные пакеты, из которых торчала какая–то зелень, морковка и еще что–то, чем Марьям питалась:

— Привет, Арслан! — и все–таки если глюк здоровается голосом Марьям, значит, это не глюк, а Марьям.

— Привет! — я на полном автомате забрал у нее из рук пакеты. — Ты куда?

— Домой, — она махнула рукой в сторону здания за моей спиной.

— Не хило, — я оглянулся и присвистнул. — А у вас организация не экономит на жилье для сотрудников.

Она смущенно улыбнулась, словно извиняясь за расточительность своей организации:

— Тот случай, когда положение обязывает. Поднимешься на чашечку чая? Настоящего заварного?

— Как–то неудобно, — я замялся, мне так не хотелось подниматься к ней, черт знает, чем все это закончится. Да и закончится ли?

Марьям, словно понимая мои колебания, потянулась к пакетам:

— Ладно, зайдешь как–нибудь в следующий раз.

Я посмотрел на пакеты, которые сам с трудом удерживал на весу, и прикинул, что особого зла не случится, если я помогу Ежику: