Александр Грог - Время своих войн 3-4

(конец вводных)

----

— Как я его подловил, а? Видел, какой разъяренный отсюда выскочил? Небось даже в черно–белом мониторе было видно — насколько красная рожа стала у этого… у этого…

Виталик пылает праведным гневом.

— Смылся, гад, а я у него еще о «продовольственных талонах на собачку» не расспросил! Тех самых, за счет которых, как он говорит, вся его семья питалась!

— Насчет фразы «там был голод, мои питались пайком, выдаваемым на собаку» я тоже что–то не допонял, — признается Леха. — Пайки выдавались на собак, а на людей нет? В войну?

— Вот я и говорю — сказочник! Брат Андерсон! Готов поспорить, на собачку свою они тоже талоны выбили. Собачники хреновы!

— Откуда знал, что он скажет?

— Намекаешь, подготовился к приходу? К тому, что знал, про что это чмо, поц этот недоделанный, врать будет? Конечно, знал! Он эту байду в который раз рассказывает, уже не запинается. Ничего, теперь опять будет заикаться на подробностях — уже на новых! Он про это уже врал и не раз. Даже в роль вошел, даже сам поверил! Я его только на минное поле вывел, которое, он думал, теперь для него чистое — для семейного вальса предназначено. Думал, и у меня отвальсирует под собственный реквием! Он про дядю Беню своего — героя войны — только что в Сибири не искал, а так везде. Трудно найти того, кого сам выдумал. Видел, какие глаза честные наработал — скорбь мировая! Как я его!.. Жаль по остальным пунктам не дал пройтись — удрал, сволочь трусливая!

— Неужто все это в эфир отправишь? — удивляется Лешка.

— С-час! — укоризненно говорит Виталик. — За кого ты меня держишь?

— За политпедераста! — честно признается Замполит.

— Ну, так держи правильно! — огрызается Виталик. — Если «это» в эфир, если всегда в эфир то, что имеем, то поимеют и нас! Уволят вашего покорного слугу в полчаса с волчьим билетом, попутно впаяют модные статьи про разжигание всяческих нацрозней, попытку несанкционированного государственного переворота и особо извращенное насилие мозгов «энттелекентции», — коверкает нелюбимое словцо Виталик. — И что я вам худа сделал, что правду нас заставляете говорить, товарищ начальник? — добавляет он деланным плаксивым голоском, да так кривит рожу, что Замполит невольно хохочет.

— Глупому все с рук, — вздыхает Виталик.

— Но не с шеи? Можно и намылить!

— Шею?

— За такое можно и веревку! — всерьез говорит Замлолит.

Виталик личность странная — сочетающая в себе ярым антисемитизм с еще более ярым семитизмом, и не ясно от какого такого «семени» это случилось. То и другое в столь болезненной форме проявилось буквально в последние три или четыре года, как только обзавелся маленькой студией. Раньше к этой теме был едва ли не равнодушен. Мир не впервые наблюдал эти странные закономерности. Понятно, что всякий русский с обостренным чувством справедливости, начав копаться в хитросплетениях собственной истории, особенно начального периода гражданской, том, что этому предшествовало, если он задает вслух свои вопросы, рано или поздно, будет поставлен в ряд тех, кому, присваивается клеймо–печать антисемита и фашиста. Удобный универсальный ярлыки, который позволяют больше не рассматривать ни приведенные им факты, ни замечать доводы, зато позволяет мелочно травить, угрожая судебной расправой по странным «темненьким» статьям, от «за разжигание межнациональной розни», до «за разглашение государственной тайны». Виталик — случай особый, выпадающий из ряда вон. Во–первых, обладающий той характерной внешностью, что у всякого, кто возжелает обозвать его фашистом или антисимитом, слово застрянет поперек горла. Вид у Виталика исключительно семитский. Прямо «истинный ариец» со знаком минус. Гебельс отдыхает! Плюс характерный «одесский» говорок, который Виталик (признаем честно) выработал на частных уроках сценической речи. И, в случае чего, мог соскальзывать на него вполне непринужденно…

— Бросит врать?

— Этот? — усмехается Виталик. — Нет, врать–то он будет по–прежнему, такое не лечится, но уже умней, вооружившись теми архивными ссылками, где его предки в белом, а иных свидетельств нет. Думаешь, он один такой? Ха! Знал бы — сколько только у моего газона таких Мюнхгаузенов топчется! И еще будет! Тем больше будет, чем меньше живых реальных свидетелей, которые помнят старую фронтовую поговорку. Сказать какую?

— «Жиды воюют в Ташкенте»?

— Это не я — это ты сказал! Антисемит ты, Замполит, хоть и сказал чужое!.. Жиды в Ташкенте, евреи — на фронте. Но там тоже не все просто. Во всяком случае, не у всех. Внуки, понимаешь ли, переживают. Теперь еще и правнуки. Ущербность знания, что дедушка — полковник авиации — вовсе не боевой пилот, а «зам по тылу», попросту говоря — снабженец, подобные знания кому угодно поперек горла станут. И это еще хорошо, если так! Сколько их — увешанных боевыми наградами — отвоевавшими свое командирами расстрельных команд и учетчиками трофеев?

Виталик все не может успокоиться.

— Глядишь, добьется, в Герои Советского Союза своего прадедушку пропихнет. Будет сто первым еврейским героем, назначенным им после войны!

— Откуда сто? — удивляется Лешка. — Вроде бы полста прибавили?

— Полста героев прибавили во времена Хруща, когда он сам себе звезды навешивал в три ряда, и сквозь пальцы смотрел, когда другие тем же занимались — лишь бы не явно, без особой наглости. А еще полста в плюс — это «втихую» по последним ревизиям — все перетрясли, что можно, все резервы. Но дальше, увидишь, легче будет.

— Ну, вы, блин, даете! — восхищается Замполит, и тут, наверное впервые думает, что как славно, если бы их ядерный арсенал — все боеголовки Израиля — сработали бы разом: что–то типа цепочной реакции (Лешка не слишком разбирается в этом деле, но ему кажется, что это оружие может каким–то образом стареть, разрушаться и оказываться чем–то вроде гремучей смеси — не дотронься!) Потом думает, что это не решит проблему, а скорее усугубит — миру, кто бы не был виноват, придется платить вдвое.

— Кто это был?

— Половинник — как по Пушкину! — говорит Виталик, и увидев, что Замполит не сообразить, поясняет: — Полуподлец–полуневежда… полупоц, короче. Несостоявшийся писатель, который считает себя состоявшимся. «Книги — артиллерия мысли» — сказал кто–то из великих — но этот, разумеется, тут и рядом не стоял. Но поучаствовал, пытался примазаться к цеху: его собственная «царица полей», которую он выволок на замусоренное литературное поле, враз переродилась в стрельбу из рогаток, потом оплевывание всего, до чего только можно, а разрешено на все, ну а заканчивается, как у многих, ковырянием в носу и других местах…

— Хорошо сказал, — хвалит Замплит.

— Потому что — правду! Я ведь и с жизнью до недавнего общался без посредников. Считай, сейчас главный посредник здесь и есть. Случаются средь наших–ваших идиоты, которые полагают, что если всех заткнуть, то проблема исчезнет. Вот, по мере возможностей, не даю голову в песок совать вроде страуса. А то ведь подкрадутся враги, вроде вас, и поимеют.