Александр Грог - Время своих войн 3-4

Вот их «начштаба» Сергей — Извилина предлагает по сути своей бандитизм. Пусть высокого полета и качества, едва ли не государственного уровня, но… тут всякая война, кроме той, где ты защищаешься от супостата, — бандитизм. Даже если позже она будет названа как «народно–освободительная», или обзовется выполнением «интернационального долга».

Потому какие–либо сомнения лучше отбросить сразу.

— Что есть нравственно?

— О чем ты, Змей?

— Скажи, Серега, что есть нравственно для нас? Где тот последний рубеж, за который нельзя заходить?

— Нравственно то, на что можно смотреть без содрогания. Но когда человек не содрогается там, где должен, когда такое исчезает вовсе, можно с уверенностью сказать — этот человек стал насквозь безнравственным!

— Вот этой тропинкой и пойдем.

— Командир! Скажи слово!

А вот это уже традиция. Перед каждым крупным делом, в котором придется одевать «рубахи» — чистое счастливое исподнее — родился в рубашке или нет, счастливчик, али как, но не помешает. Свое слово говорили Александр Невский, Дмитрий Донской и безвестный лейтенант на последнем московском рубеже.

Георгий словно понимает — что от него ждут, считывает с сердец и возвращает им, заставляя биться сильнее.

— За тыщу лет до Православия, Старые и Мудрые говорили, как закон лепили: «Место в мире божьем, что вам послал господь, окружите тесными рядами. Защищайте его в дни, когда светло и еще пуще в дни, когда темень, не место защищайте — волю! За мощь его радейте…»

Откуда все берется? Не спрашивайте. С объяснений убудет, всегда убывало, словно от лишних слов терялась сила сказанного…

Георгий верит в армейский Устав… Словно в одних перьях всю жизнь проходил. Мнение о нем не ломалось, и где бы не служил, поражал сослуживцев своей правильностью, что брали под подозрение, считая, что тот, пусть чуточку, но издевается — показывая на собственном примере какой командир должен быть. Но где еще таких взять, когда самому стать не хочется? Слишком сложно, накладно тянуться вверх, шагая не по ступенькам «званий», карабкаясь по должностной дуге, круто забирающей вверх, а всей сущностью своей. Быть профессионалом ради профессии…

ГЕОРГИЙ (60‑е)

Георгий, а попросту (но только уже среди «своих») — Гришка, спрыгивает, когда состав — сцепка торфяных вагонов — разогняется чересчур уж быстро…

Все развлечения у ТЭЦ. Главное — можно сходить на «теплый канал», который в любую зиму не замерзает, и над поверхностью клубится пар, еще на отстойники — побросать камни в корку жидкой грязи. Но главное — покататься на «торфянниках». Хотя больше приходится сидеть на груде шлака — скучать или балаболить, смотреть, не подвернется ли что–нибудь «веселого», да ждать, когда состав пойдет в ту или другую сторону — какого–то расписания они не придерживаются.

Сразу от ворот ТЭЦ тепловозу мощи разогнать не хватает, да и сцепка обычно длиннющая. Проезжая машинист грозит им кулаком, и все делают вид, что это к ним вовсе не относится, что он их с кем–то путает, потом на повороте машинист теряет их из вида, тогда, как один, срываются, скатываются с кручи, вскарабкиваются на насыпь и, ухватившись за поручень, какое–то время бегут рядом, чтобы, выбрав удобный момент — «под ногу», сильно оттолкнуться и взлететь, вспрыгнув на ступень. Некоторым, если им кажется, что состав взял слишком уж быстрый разгон, не хватает духа, отказываются от попытки, к смеху тех, кто запрыгнул…

Георгий спрыгивает на ровное, даже не приходится перекульнуться через плечо — только пробежать «по ходу». Мало кто так может — чтобы удержаться на ногах. Но в этом месте падать плохо — насыпь крутая, колотые камни, можно здорово подрать одежду.

Теперь стоит подумать — домой или обратно. Смотрит на часы…

— Пацан! Поди сюда — мне ноги отрезало!»

Голос глухой, хриплый. Георгий оборачивается, видит — в самом деле отрезало, не придуривается. Пацан лежит на рельсах — сам на одну сторону, ноги на другую. Отхватило по–разному: одну много — выше колена, вторую короче. Георгий садится рядом на корточки, удивляясь, что крови нет.

— Тебя как зовут?

— Паша.

— А меня — Георгий. Можно Гришка — некоторые так зовут, но это неправильно, это от Григория. Жорж — тоже можно — только это не по–русски, мне не нравится. Георгий — самое то. Знаешь, был такой древний воин, который последнего Кощея на Руси убил. В честь него назвали. А тебя? Спорим, что как деда! Если он в войне погиб, то как деда. Моего тоже Георгием звали!

— На что спорим? — вяло спрашивает пацан.

— На что хочешь!

— Тогда на мои ботинки, — говорит пацан и попытался посмотреть в сторону ног. — Больше не понадобятся.

— На хрен они нужны! — хмыкает Георгий, не уточняя — ноги или ботинки. — Помнишь, как Мересьев на протезах танцевал? А сейчас протезы совсем от ног не отличаются!

И принимается рассказывать про фильм, который все знают наизусть. И еще про то, что ползти Пашке никуда не надо, потому как «скорая» сейчас приедет. Одновременно понимая, что быстро не приедет, когда еще пацаны до телефона добегут, и опять же — поедет ли она по рельсам, не застрянет? Еще соображая, что с пацаном этим надо все время разговаривать — отвлекать, тетя Маша всегда так делает, когда укол надо поставить. Георгий только одно не понимает, почему пацан этот не орет от боли, он, Георгий бы, точно орал и ругался, и не знает — хорошо это или плохо.

Потом Георгий ни о чем не думает. Руки словно сами делают необходимое. Георгий «играет» в военного хирурга — дядю Валеру. Того самого, с которым дружит отец и частенько заходит к нему на «мензурку» спирта. У дяди Валеры есть книга–альбом, в которой много фотографий, рисунков и даже схем — что надо делать. Георгий часто ее разглядывает (он дежурный по мензуркам), и ему кажется, что некоторые вещи смог бы сделать сам. Не так оно и сложно. У дяди Валеры пальцы толстые, а у Георгия тонкие, ловкие. Можно было бы даже посоревноваться — кто быстрее.

— Затянуло! — жалуется пацан. — Само затянуло! Меня теперь батя за ноги убьет!

— Не убьет, — говорит Георгий. — Тут главное, чтобы хер не отрезало.

И тут же думает, что хер — это больнее, чем ноги.

Пока разговаривают, подходят еще пацаны, уже постарше. Георгий к этому времени перетягивает одну ногу выше колена — примерно на ладонь от месива, хваля себя за то, что когда–то накрутил дырок в ремне по всей его длине, и теперь занимается второй — выдергивает у Пашки из штанов тонкий ремень, едва ли не бечеву. Завязывает вокруг ноги узлом, крикнув, чтобы поискали палку. Находят. Велит отломать кусок. Ставят на рельсу — прыгают, ломают. «Как ногу…» — думает Георгий. Просовывает обломышь под петлю, накручивает и боится, что тонкий ремень лопнет. Чтобы палка не раскручивалась обратно, подвязывает ее шнурком от ботинка. Шнурок кто–то дает свой, хотя можно было бы взять и с Пашкиных ботинок. Но их побоятся трогать, даже смотреть на них избегают…