Александр Грог - Время своих войн 3-4

Когда народу становится «все равно», его можно вести куда угодно, и даже к расстрельным рвам со стоящими по краю телевизорами…

Армию тогда еще снабжали, и относительно хорошо. Во всяком случае, нормы питания в Воздушно — Десантных даже для солдат отличались значительно…

Может быть, тот следователь видел больше и дальше и уже тогда прощупывал, намекал, а не взять ли вам, ребятки, все в свои руки? Или, думаете, вас не коснется? Тогда Георгий не понял, а когда понял, ясно стало, что ничего не получится. Поздно. На народ навалилось усталое разочарование. Вроде того мельника, что целый день молол, обернулся, а возить нечего. Пытались что–то понять глядя в телевизор — ждали.

Каналы ТВ куплены не для того, чтобы в них говорилось что–то определенное, а для того, чтобы что–то определенное замалчивать. Телевизионные каналы принадлежат «компаниям». Все становится на свои места — театр абсурда исчезает, когда власть рассматривается как хазарская, оккупационная — грабящая и уничтожающая страну…

Как не крутись, какие позы не выдумывай, а не складывается русско–еврейский роман.

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«Русский народ — великий народ. Русский народ — это добрый народ. У русского народа — ясный ум. Он как бы рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него — стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ — неодолим, неисчерпаем…»

/Сталин/

«Подразделение, в котором меньше 50 процентов русских, становится небоеспособным и подлежит расформированию…»

/высказывание маршала СССР Баграмяна/

(конец вводных)

----

— За десять лет ты первый, кто интересуется, — говорит Председатель. — А что — начинает что–то меняться в государстве? — спрашивает с надеждой.

— Почему так подумал?

— Почему–почему… — переспросил недовольно Председатель. — Потому, что ты приехал!

— Я не по этому.

— Тогда ешь, вот, апельсины! — пододвигает тарелку.

Георгий, не глядя на руки, ловкими четками движениями, говорящими об огромной практике, надрезает кожуру не затронув плода, одним разом, снимает ее красивым бутоном и роняет на стол…

— Напрактиковался где? — спрашивает Председатель.

— Это я на кухне одной, барменом подрабатывал, — тушуется Георгий.

— Ври больше! За версту военный! Африка?

— Африка тоже, — помедлив признает Георгий — случается попасть в дом, где соврать — все равно что в углу нагадить.

Редко, но пробегает по лицу судорога, и делает видимое усилие, превращая его в застылое, словно отдает приказ, заставляя волевым желанием забыть то, что забыть нельзя.

— В боях бывал? Расскажешь?

Георгий отшучивается.

— Бой таков: медведь ревет, корова ревет, сам черт не разберет, кто кого дерет!

— Как и у нас. Ничего не понять. Кого бить?

— Скажу — толку не будет. Не добьете.

— Мы отходчивы, — соглашается Председатель. — Помутозим, но потом простим. Лишь бы не уворачивались — гоняться лень.

— Развоевался! — неодобрительно бросает хозяйка. — Мало били? Кто из города с переломанными ребрами приехал? Хорошо хоть голову не насквозь пробили, не покололи!

— Высиживай собственные яйца! — огрызается Председатель.

— Это когда такое? — спрашивает Георгий.

— Да, было дело… Наладился свеклу с картошкой в Москву свезти, — неохотно сознается Председатель -

Георгий хмыкает. Нет города более сволочного и равнодушного, чем Москва. Всасывает тебя, перемалывает, перекраивает на свой лад — всех, кто хочет и кто не хочет, сплевывая, кто не вписывается…

Вот и председатель рассказывает, как остановили на трассе у самой Москвы. Избили двух шоферов, некоторым машинам прокололи колеса, разбили кирпичом ветровое стекло…

— Искали старшего — меня, должно быть. Милиция приехала — штрафанули за то, что машины стоят неправильно. Про остальное сказали — это ваши бандитские разборки — нам оно до лампочки! Один, правда, посоветовал, чтобы не надумали здесь ночевать. Четыре машины уговорил — сдал тем же самым, с рынка. Это чтобы хотя бы горючку отбить — какой там ремонт! Так и здесь умудрились обмануть против первой договорной цены. Всучили другие деньги, по плечу похлопали и сказали — еще приезжай! Встретим! Мне остальной картофель везти назад — себе дороже. Тут же в пролеске пришлось все вываливать… Подъехали какие–то, тут же в леске посыпали всю картошку и свеклу химией, вроде дуста — это чтобы малоимущие не растаскали, это чтобы покупали на рынке по их ценам…

— Обидно?

— Чего обижаться? Ездил на пиры мудило, да одарен был там в рыло, — самокритично отзывается Председатель. — Жизнь беспутная: саней нет, впрячь нечего, да и ехать, по совести, некуда… Сам–то как? Вижу человек бывалый. Где топтался?

— Кое–где… Но много.

— Черт — жаль глобуса нет, показал бы.

— Эти вряд ли на глобусе отыщем — мелковаты, да и сплошь новые формирования, еще не устоялись в собственных границах — колышутся.

— Да, это тебе не в Анголе…

— А что в Анголе? — живо интересуется Георгий

— Читал тут недавно: при подготовке спецподразделений в Анголе, а там их лепят из детей–сирот, чтобы повысить старательность во всякую практику учений каждый десятый патрон боевой.

— И ты эти бредни повторяешь? — укоризненно говорит Георгий.

— Еще, как тут один недавно сообщал по жвачнику — дети ложатся в круг, головой к центру, в касках, а посередине гранату взрывают… Сочиняют?

Георгий хохочет.

— Что не так? — удивляется Председатель.

— Кто тебе позволит каски портить?

— Вот–вот! Торгуй коня под цыганскую правду! — опять бросает хозяйка неодобрительно и походя цепляет гостя.

— Зачем в люди по печаль, когда дома плачут?

— Я туда не слезы утирать…

— Новые делать?

Георгий вздыхает. И как бабе объяснишь? Особо, когда она права? Сделал бы внушение, если бы не мужьина жена. Тут еще и Председатель — не сразу поймешь какую географию толкует: дельное российское или пустой африканский упрек.

— Незваных бы в шеи, а там, глядишь, и наладится, — говорит Председатель.

«Своих бы в шеи, что незваными стали, потом оставшихся проредить мелким гребнем, — думает Георгий. — Древние лечили кровопусканием, не разделяя человеческий организм и организм государства, заставляя включаться резервам. Разве сам, когда начинает лезть простуда, не ищешь холода, не ложишься в холодную воду, заставляя включиться защиту по самой полной — вышибить болезнь, когда она еще слаба? Но слаба ли сегодняшняя болезнь? Если гангренизировано все тело, про что, впрочем, лгут — не может быть такого, чтобы на все тело России это передалось! Золотушной она стала — это точно, но «золотуха» — кожная болезнь, поверхностная, наносная — это лечится. Но, если глубже, если… Тогда тоже… Как там говорил Извилина? После всякой смуты рождается Империя. Вывод? Понятен вывод: — Приблизь смуту! Пусть Извилина про это не говорит, но подает не только мысль, но и то, что за мыслью…»