Марта Шрейн - Золотой медальон

Школа от санатория стояла в трех километрах. И по дороге я все размышлял об услышанном от матушки, верил ей, жалел, все больше любил ее и берег как мог. А домой со школы возвращался не как в санаторий, а в собственное поместье, изучая каждый его уголок.

Однажды матушка снова заговорила о скорой своей кончине. Я обиделся на ее слова о смерти и приказал:

— Не смей умирать!

Через два месяца мы получили весточку от моей матери. Ее выпустили из лагеря и теперь, как она нас уверяла, уже навсегда. Сообщала, что больна, и приехать за Гошей, то есть за мной, не сможет еще и потому, что разрешение ей не дают, она состоит на учете в комендатуре. Дочитав письмо до конца матушка посочувствовала ей: «Бедная Элен». и на следующий день показала мне альбом для фотографий, переплетенный телячьей кожей с красивыми застежками и посоветовала спрятать его где–нибудь в парке до поры до времени и не только его, а ещё старинные вазы, тарелки, пострадавшие от сражений «Они принадлежали твоим предкам. А вот это детская кроватка из орехового дерева. На ней спал еще твой прадед, а потом и дед. И отец твой некоторое время, и ты…. Да и много всего найти можно здесь. Все целое, как свалили все, так и лежит. А не дай Бог, сгорит все.» — забеспокоилась матушка. «Как в воду смотрела» Но об этом впереди. Я предложил:

— А если в железную бочку и в саду закопать. Да рогожей завернуть все, а кроватку разобрать и туда же. А может она уже и не нужна будет? У меня не будет детей. Я не хочу, чтобы они пострадали, как наша семья.

— Это хорошая идея с бочкой, — согласилась матушка, пропустив мои слова по поводу детей. И снова сказала, — Особенно альбом сохрани. Там в обложках упакованы какие–то ценные бумаги. Они золотом обеспечиваются в Европе. Так мне муж объяснял. Может, когда–нибудь попадешь в Европу тогда бумаги эти тебе пригодятся. И еще…. Принеси–ка альбом.

— Тяжелый — сказал я взвешивая его на руке.

— Да, переплет из телячьей кожи, видишь, золотом тесненный, вензеля…. Жаль, ты еще не понимаешь.

Она расстегнула пряжку и, показав на толстые обложки, объяснила:

— Сейчас разглядывать эти бумаги нет смысла. Они хорошо упакованы. Хорошо бы вода и воздух не попали на них. Откроешь в свое время, когда сможешь выехать за границу. Всякие перемены случаются. И незачем тебе сейчас фотографии рассматривать. Вот эти, в конвертах, пожалуйста.

На что я возразил:

— Хочу все посмотреть. А ты объяснишь мне, кто есть кто.

Разглядывая фотографии, слушал комментарии матушки, как завороженный. Меня поражала одежда, достойная одежда предков. И с сожалением закрыл альбом, когда матушка достала конверт с другими.

— На этих твой отец, — пояснила она. — А вот и свадебная — отец с матерью. Это ты новорожденный. Вот твои московские дед с бабкой. А вот здесь няня Глаша с нами. Конечно и качество фотографий другое. У хороших фотографов тоже аппаратуру конфисковали для нужд революции. Да, ты прав. Нужно все это схоронить до поры, до времени. Выкопать ров вдоль решетки и еще сверх бугра рогожу и снова утоптать, чтобы вода не проникала. Жаль, никаких других ценностей передать не могу, кроме этой. С этими словами матушка сняла с шеи золотой медальон и раскрыла его. Из середины шло ослепительное сияние. Я засмеялся и сказал:

— Как в сказке про кольцо, которое Иванушка тряпицей завязывал, чтобы никто не обнаружил его свет. — Она закрыла медальон и подала мне. Я покрутил его в руке. Пробовал открыть, не получилось. Матушка пояснила:

— Секрет в том, как и куда пальцы приставить. — и где–то, нажав четырьмя пальцами обеих рук — снова открыла его.

— Медальон этот, несмотря на огромную ценность, здесь вмонтирован чистой воды голубой сапфир, продавать нельзя. Как бы трудно не пришлось, забудь о его стоимости. Ценность в том, что он — семейная реликвия и принадлежал еще твоим пращурам. Может он еще с самой Византии? Страны такой давно нет, а память — вот она. Сбереги его, Гришенька, прошу тебя. Возьмешь с собой, когда к матери поедешь. Я зашью его тебе в брючки, а мать найдет возможность сберечь его, пока ты женишься. Он достался мне по праву жены, а теперь принадлежит жене моего сына, твоей матери. И ты его своей жене передашь. Ну–ка, потренируйся открывать его. Вот так пальчики поставь, теперь одновременно надавливай. Так, так. Еще раз, — приговаривала, улыбаясь, матушка.

— Есть, получилось! — воскликнул я. И весь вечер старательно упражнялся в открывании медальона. Она вынула из шкатулки деньги и сказала:

— Гришенька, сбегай к фотографу и сделай себе снимки: один по пояс, другой — в рост. Матери пошлешь. И еще купи в аптеке пару грелок. Старые вещи полусгнившие уже не сохранить, но для коллекции нужно срезать все пуговицы. Сбросишь их в грелку и тоже закопаешь в землю. Пуговицы эти с орлами или без. Они были на вещах твоих предков.

Сделав все как велела мне матушка, вечером сел писать письмо незнакомой своей матери.

— Пиши, что здоров, что хорошо учишься и помогаешь мне в работе, и хочешь быстрей увидеться с ней.

Но мне не хотелось врать и я ответил:

— Совсем не хочу ее видеть. Я не знаю ее. Не хочу от тебя уезжать. Что ты меня гонишь? — и едва не плакал.

— Однако, твоя мама этого не знает, поверит тебе и на душе у нее станет теплей. Она достаточно настрадалась. Иногда, нужно лгать В детстве я слышала историю, которая, кажется, произошла в Испании. Король велел казнить богатого юношу Его любили девушки, и он совсем не хотел умирать во цвете лет. Мать пришла к нему в камеру и пообещала пойти к королю, вымолить у него свободу для сына. Она сказала ему: ничего не бойся,

помилование может прийти даже в последнюю минуту. Когда поведут тебя на казнь посмотри на башню. Там на верху увидишь меня. Если я буду в черном платье, значит, король мне отказал. Если в белом — тебя помилуют».

Король был неумолим. Когда юноша вышел из темницы, то посмотрел на башню. Там, в белом платье, стояла его мать. Страх покинул его. Юноша был счастлив. — знал, с ним ничего не случится, шел и смеялся. Девушки, видя такое мужество, бросали ему под ноги цветы. Жители города встречали его с восторгом. Он положил голову под гильотину, но все еще верил, сейчас зачитают помилование. Он не почуствовал, как ему отрубили голову. отрубили голову, а с крыши башни рухнула вниз его мать. Вот она — сила материнской любви и сила святой лжи. Поверь, Гришенька, никто, кроме твоей матери, не пожелает отдать за тебя свою жизнь. А все потому, что жизнь твоя зародилась в ее лоне. Ты — ее кровь и плоть.

Тогда мне думалось, что понимаю смысл того, что пыталась мне передать матушка.

Все последующие дни, я как археолог копался в старых вещах. Весь в паутине вытаскивал что–нибудь интересное на свет и бежал, показывал это матушке. Оказывается, и в карманах можно было что–то сыскать. Так я нашел горсть серебряных монет Петровских времен, нашел пару курительных трубок и, однажды, плюшевого медвежонка откопал. Оказалась эта копилка медных и серебряных монет семнадцатого века. Их, вместе с пуговицами я тоже высыпал в грелку и закопал в парке у ограды. Мне нравилось прятать, закапывать