Марта Шрейн - Золотой медальон

— Ты воруешь? — удивился я его признанию.

— Ну, да. Все знают. Поймать не могут. Я быстро бегаю, а ворованное сдаю Витьке. Он — вор в законе. Ему уже 22 года. Витька мне за это деньги дает.

— Но воровать не хорошо, как можно…

— Не хорошо? — прервал меня Колька. — А на какие деньги ты со своей мамой жить собираешься? Это в газетах капиталисты используют детский труд. А я бы лучше работал, а не воровал. Да ты не думай, у бедных ничего не беру, и у работяг тоже. Богатые только спекулянты, да продавцы. У них за день столько денег набирается. Вот продавец сметану разводит водой, да еще обвесит тебя, да еще обсчитает. И другие продукты тоже, весы подтолкнет пальцем и все. А себе золотые перстни, сережки и цепи на шеи. Мы с ребятами снимаем с них все, они и не жалуются. Спросят ее в милиции, на какие деньги купила, еще хуже будет. А мамка придет с больницы и не голодает. Мамка малограмотная. Я вру, что нам с сестрой помощь продуктами оказывают, она верит.

— Ты мне поверил насчет этой Зоси?

— Да я знаю, что вся печь и фильмы — всё враньё. Верить нужно только близким, они нас любят.

— А ты как мать нашел?

— Она нашла меня. О, мы уже пришли. Тебе в какое отделение?

— Мне девятое, а тебе?

— Второе. Буду тебя за воротами ожидать, — кивнул мне Колька.

Я не знал, о чем буду говорить наедине с матерью. Она ждала на вчерашнем месте и, завидев меня пошла навстречу раскинув руки, готовая снова обнять. Но только радостно воскликнула:

— Гошенька, какой сегодня теплый день. Как хорошо, что я тебя вижу. Вчера все было как сон. Скажи Ивану Ивановичу, меня завтра выписывают. Правда, все равно приписывают постельный режим.

Она взяла мою руку, прижала ладонь к своей щеке. Я успокоил ее, сказав, что сам буду все делать дома, а она может долго спать, почувствовав себя сильным против ее такой маленькой и слабой.

— Сынок, у меня здесь, в газетке бутерброд для тебя. Дома ведь ничего нет, — смущаясь, протянула мне мать сверточек.

Помню, мои щеки покрылись краской. Больная мать недоедала, оставляя часть пищи мне.

— Матушка, то есть бабушка, дала мне денег, — буркнул я.

Мать не знала, о чем говорить с сыном–подростком. Возникла пауза. И тогда она заговорила об Иване Ивановиче. Как ей жаль его, он профессор и раненый и он никак не найдет свою единственную внучку. А другой родни у него нет.

— А куда он раненый? — поддержал я разговор.

— Пуля блуждает по телу, это очень опасно. Гошенька, все, что он посчитает нужным, он сам расскажет. Спрашивать об этом не принято. Он друг мне, а теперь, надеюсь и тебе. А ты, ты расскажешь мне, как жил без меня у бабушки Марии, когда домой вернусь?

— Конечно, — согласился я.

В это время медсестра стала звать больных в палаты.

— До завтра, — отпуская мою руку, не отрывая взгляд от моего лица, с нежностью сказала мать. И я впервые разглядев ее лицо, подумал: «А она красивая, только бледная и худая».

Вечером Колька познакомил меня со своим окружением. Все были ко мне дружелюбны. Но мне не понравилось, что они постоянно сплевывали сквозь зубы и ругались матом. Наверное, чтобы показать свою особенность, взрослость.

Дома меня поджидал Иван Иванович. Он предупредил:

— Гоша, мать возвращается из больницы, но она не здорова. Ты ее не расстраивай. Не надо тебе связываться со шпаной. К добру это не приведет. А вообще мне в конкретной жизни трудно давать тебе советы. Извини, — вздохнул он.

Но я нуждался в управлении собой и решил спросить его мнение, пересказав ему историю рыжего Кольки.

— Понял, — ответил Иван Иванович, — ты сомневаешься в его словах, потому что до этого получил более мощные сведения об этом факте через органы образования и печать. Никогда не верь тому, чем хочет забить твою голову власть и, особенно тому, о чем пишут газеты. Один и тот же факт можно падать по–разному. В одном случае, совершившего мерзкие поступки можно восхвалять, оправдать, и вознести его имя в статусе героя, в другом же, оболгать невинного и его расстреляют как твоего отца. Да, о чем я с тобой? Ты лучше, Гоша, скажи мне, какие успехи в учебе имеешь, в точных науках? Какой иностранный язык в школе проходил? — Я ответил:

— В школе я хорошо учусь. Со мной матушка занималась, то есть бабушка. Пишу, читаю по французски и на латыни. А в школе не было преподавателей иностранных языков. Зачем? Готовили нас в рабочий класс.

— Тебе нельзя забывать языки. У меня друг есть, Аристарх Андреевич, он — полиглот. С ним и будешь разговаривать. И в старом городе много ученых людей и библиотека есть. А я мог бы подогнать тебя по алгебре и геометрии, пока жив. Кто знает, сможешь ли продолжить образование. А для того, чтобы достичь благополучия, научиться лавировать и выходить из любого положения, нужы знания. Математика, точные науки, сейчас для тебя важней всего. Остальные, устные предметы, не трудно выучить. Вот именно, выучить и сдать экзамен. А усвоить девятнадцатый век, как историю и литературу, достаточно с карандашом в руке перечитать «Войну и мир» Толстого и да поэму Пушкина «Евгений Онегин». Заодно и память натренируешь. Хватит тебе занятий на это лето? Все–таки три месяца.

Я понял, он, как и моя матушка при жизни, пытался отвлечь от дурного влияния и проникся доверием к Ивану Ивановичу. А с другой стороны, зачем ему тратить на меня собственные дни? Значит, он тоже хочет со мной дружить. А почему бы нет? И, подумав, ответил: «согласен».

— Тогда договоримся заниматься у меня, чтобы не мешать твоей маме, привезем ее завтра с больницы, отметим вашу встречу. Днем можешь гулять, а вечером — ко мне.

— По рукам, — улыбнулся я и похвастал, — а я еще играю на рояле и клавесине.

Иван Иванович застыл, было в изумлении, потом с горечью воскликнул: «Господи! Гоша, что же тебе с твоими способностями в нашей нищенской дыре делать?». Тебе же нужно в музыкальное училище, а его здесь нет. Вот в ресторане есть рояль. Но кто вечером туда тебя пустит? — и подумав пообещал:

— Достанем тебе для начала, хотя бы старенькую гитару. Вот мать–то обрадуется! Дед твой, родитель матери, был большим музыкантом. Видать, ты в него, да отлучен судьбой от культуры. Ее и в столице нет, одно искусство осталось, а это разные понятия.

На следующий день, ближе к вечеру, Иван Иванович пошел в больницу На дворе стоял июнь месяц, а к моему удивлению по воздуху кружил легкий снежок. Я носился, то в сарай за углем, то к колодцу за водой, и встретил Кольку.

— Давай помогу, — предложил он. Я отказался и радостно сообщил — Маму сегодня из больницы выписывают. Колька посоветовал:

— Не сиди все время дома, — и я пообещал ему завтра вечером выйти к ребятам.

Растопив печь и сварив суп, нагрел воды, помыл пол и вымыл голову. Только накрыл на стол, как мать с Иваном Ивановичем вошли в двери. Я хотел, было, помочь ей снять старенький плащ, но она обняла мою мокрую голову и сказала: