Марта Шрейн - Золотой медальон

Твой отец признал в нем сына князя Томилина, но скрывал это от своей жены, твоей матери. А по тому времени нельзя было, чтобы слабые женщины знали правду и волновались. По этому и сказа ей, что Алексей оказывает честь, прося твоей руки, но твоя мама не поняла его.

Слушая меня, Иван Иванович, подставив руку под подбородок, внимательно вглядывался в мое лицо. И он, и мать и некоторое время молчали. Я подумал, что они мне не верят, вскочил с места, протянул руку к тайнику над окном, достал узелок с медальоном. Открыл его и полу темная комната озарилась сиянием синего цвета.

— Что это?! — тихо воскликнула мать.

— Медальон. Семейная реликвия. Он передается по наследству жене старшего сына. Вам его передала мама моего отца. Она сказала, что вещь эта необыкновенно дорогая сама по себе, чтобы я ее берег.

Но, глядя на слабенькую мать, подумал: «Ее здоровье мне дороже». А может медальон на продукты обменять? Маме хорошо питаться надо.

Мать взяла в руки медальон, закрыла его, поднесла к губам, поцеловала и сказала:

— Он мне предназначен. А когда Гоша женится, он перейдет к его жене. Так будет всегда. Нас не станет, а медальон свидетель того, что мы были и не только, но и любили. Вот так же держали его в руках предки моего Алеши.

И, немного помолчав, взволнованно уточнила:

— Значит мы — Томилины, а Мария Генриховна была матерью моего Алешеньки? — и мне — Продолжай Гошенька

— А еще я держал в руках наш семейный альбом, где отец сначала маленьким был, со своими родителями, нарядный такой, потом, когда уже у няньки рос, одежду простую носил. Альбом завернул в рогожу и закопал в нашем саду. Еще кроватку деда и многое другое закопал. Коллекцию старинных монет, ну копилку с его детских лет. Все что после грабежа осталось, матушка перенесла во флигель. Будто склад поломанных вещей. Мама, если бы вы знали, как они любили друг друга, ну родители моего отца, бабушка юная и дед–генерал.

— А я как любила твоего отца! Меня с одного ужасного лагеря направляли в другой, но разбуди ли бы меня в любое время ночи и спроси ли бы, чего бы я больше всего хочу, ответила бы: «Видеть его». А потом уже умереть можно.

— И бабка моя так любила своего генерала. И ей не терпелось умереть, чтобы встретиться с ним. Для чего? — удивился я.

— А затем, — ответил Иван Иванович, — любовь есть смысл жизни. Если она тебя посетила, значит, ты жил. А если ты жил, то и умереть не страшно.

— Можно же и без любви жить, — возразил я.

— Зачем, — спросил Иван Иванович, — чтобы кушать? Впрочем, у вас все впереди, Гоша, или как мне называть теперь вас в связи с вновь открывшимися фактами? Вы же князь? А я простой столбовой дворянин. Вам теперь Аристарх Андреевич компания. Он граф по рождению.

Я промолчал. Тогда Иван Иванович вновь обратился уже к нам с матерью, показав на медальон:

— Спрячьте его, и подальше. Терять эту вещь вам никак нельзя.

Но лицо матери вдруг преобразилось, она с жаром воскликнула:

— Нет, я его хоть под кофтой поношу. Он по закону мой. Правда, сынок?

Любуясь моей матерью Иван Иванович говорил:

— Как же вы, женщины, загадочны. Что же вас так прельщает все блестящее, в то время как нам нужны только вы?

И последние слова: «Нам нужны только вы», были сказаны с особой нежностью.

«Он что же, любит мою маму? — удивился я. — А как же жена Лида?»

Но Иван Иванович после этих слов собрался уходить. Мать смутилась, но, справившись с собой, спросила его:

— Что же вы не позвали к нам Аристарха Андреевича?

— Я заходил к нему, его дома нет. А сейчас уже поздно. Вам, Элен, и Вам, мой юный друг, отдыхать пора. Добрых снов, — пожелал нам Иван Иванович и ушел к себе.

После его ухода мать пояснила:

— Ты, сынок, не смотри на то, что он худой и плохо одет. По его учебникам преподавали в университете. Но теперь его фамилию кто–то вычеркнул. А другие фамилии, ничего не значащие, остались там, украли его труд.

Мы долго еще говорили обо всем, и впервые засыпая с мамой под одной крышей в маленькой землянке, подумал — жизнь не так страшна как кажется, я не один; со мной и мама, Иван Иванович, еще какой–то Аристарх Андреевич и ребята со двора.

В середине лета я уже был «своим» в Колькиной компании и оббегал с ними все окрестности. Однажды, повел он меня на Холодное озеро и пояснил:

— Оно бездонное и здесь никто никогда не купается, может в колодец засосать.

Действительно, озеро было круглым, диаметром не менее двухсот метров. И вода очень чистая, снеговая с холмов стекала, как в чашу.

— Сюда метеорит, должно быть, упал, — заметил я вслух.

— Хочешь искупаться? — спросил Колька.

— Нет. Место не исследованное. Но когда вырасту, обязательно организую экспедицию, чтобы измерить глубину и достать образцы того, что туда с неба свалилось.

Ребята с удивлением слушали меня, пока кто–то не пожаловался вслух:

— Есть охота, пошли на Летовку — квасу попьем.

— Туда на лето коров и лошадей сгоняют пастись, потому и называют это место Летовкой, — объяснил Колька. — У них там большая бочка с родниковой водой. Они бросают в нее ржаной хлеб, и от жары квас образуется. Пастухам не очень нравятся наши набеги. Мы весь хлеб обычно из бочки выгребаем. Но квасу попить разрешают.

Мне показали и скалы и небольшие пещеры. Там мне очень понравилось. Не верилось, что в голой холмистой степи вдруг такой живописный уголок. А километров в пяти, текла речка с неровным дном. Пересыхая летом, она образовывала озерца, которые ребята называли солянками. У них даже номера были. Но купались и ныряли в воду мы обычно на третьей солянке, где на дне не было валунов.

Хорошо мне было носиться с ребятами по степным просторам. Иногда бы и ночевал там, среди мягких ковылей. Но о больной матери и обязанностях по дому не забывал. Да и Иван Иванович требовал выполнения нашего договора, по которому четыре раза в неделю он занимался со мною по алгебре и геометрии. Колька, зная наше расписание занятий, однажды сказал:

— Завтра ты свободен. Не хочешь поехать на попутках в старый город? На трамваях покатаемся.

Я согласился.

Помню, в трамвае было тесно. Кондуктор требовала оплачивать проезд, но люди старались уклониться от платы. Колька держался меня и почему–то подталкивал людей в мою сторону. Падая на меня, женщины подозрительно косились и перекладывали свои ридикюли на другую руку, где стоял Колька. Еще потолкавшись, он потянул меня за руку к выходу. Трамвай остановился, мы сошли и побежали. Из трамвая, когда он снова тронулся, мы услышали возмущенные крики.

— Чего мы бежим? — удивился я.

Когда добежали до окраины, Колька остановился, отдышался и показал мне, зажатую в кулаке, золотую цепочку, а из кармана вытащил помятые несколько сотенок. Деньги по тем временам большие.